Некоторые факты в деле уточняются по ходу разбирательства. Эмиль стоял не в лаборатории, а у стола во дворе. В руках у него была банка с нитроглицерином, который он собирался очистить. Иммануил велел ему швырнуть банку на землю, чтобы улучшить консистенцию, именно эта банка позднее взорвалась. Доказательства: Эмилю оторвало обе руки и изуродовало лицо. Взрывом его отбросило более чем на десять метров.
Тут Иммануил, насколько я вижу, делает ход конем. Он предлагает суду заслушать своего старого друга, инженера Блума. Блум болен, однако дает показания у себя на Лонгхольмене. Готовый к вопросам, он говорит именно то, что Иммануил хочет донести до суда. Откровенно пристрастный Блум утверждает, что несколько раз слышал, как господин Нобель строго наказывал своему сыну Эмилю прекратить эксперименты.
Я усмехаюсь. Не больно убедительное свидетельство – учитывая обстоятельства.
«Признает ли Нобель, что гремучее масло ядовито и самовозгорается?» – спрашивает не теряющий бдительности прокурор.
«Мне неизвестно, токсичен нитроглицерин или нет, но я сам держал его во рту, не ощущая потом плохого самочувствия, и до сих пор пока жив, – отвечает Иммануил. – К тому же у меня с 1854 года хранится в бутылке взрывчатое масло, и оно не загорелось».
Грустнее всего читать приложения, где приводятся слова родственников погибших. Кузнец Андерссон, потерявший жену, смиренно указывает, что, если даже вся наука на свете докажет, что взрыва быть не могло, остается непреложный факт: «Взрыв действительно произошел и причинил мне и другим значительные, невосполнимые потери». Кузнец требует возмещения за катафалк от Серафимовского лазарета, омовение тела и похоронные карточки. Кроме того, он хочет компенсации за испорченный комод красного дерева, позолоченный чайник, семь дюжин фарфоровых тарелок и две льняные простыни. И прочее. Всего 563 риксдалера.
Требования растут. Тюремное руководство требует возмещения за 260 разбитых окон в тюрьме Лонгхольмена. Вдова плотника хочет 600 риксдалеров, отцы Германа и Марии тоже: один – 175, другой – 250. Поврежденное пианино, пострадавшая серебряная посуда, уничтоженные плоды труда. Где-то на приложении Z я теряю нить. Записываю сумму возмещения убытков, которую мне удалось подсчитать: 4368 риксдалеров. Это соответствует арендной плате за квартиру в Хеленеборге в течение семи лет.
Но тут взгляд мой падает на письмо отца Херцмана, и сердце разрывается на части. Вот что пишет часовщик из Муталы, потерявший своего талантливого сына Карла Эрика 25 лет от роду:
«Благородный господин государственный фискал! В ответ на присланное мне отношение… могу сообщить, что я не прошу возмещения в связи с этим ужасным несчастьем и не требую никого призвать к ответственности, ибо моя глубочайшая скорбь такого свойства, что ничто земное не может ее возместить».