.
Здесь мне придется остановиться. Следить за отношением Альфреда Нобеля к Софи Хесс все тяжелее. Как объяснить его странное поведение? Я пытаюсь отфильтровать эмоции в письмах и разобраться в реальном положении дел.
Некоторые обстоятельства говорят в пользу того, что Альфред Нобель скорее человек ответственный, чем сумасшедший и склонный к саморазрушению. Он прекрасно понимал, что отчасти виноват в положении Софи с точки зрения нравственности. В буржуазной среде конца XIX века возводились фасады строгой морали. Честная и достойная жизнь не допускала сексуальных отношений вне брака, по крайней мере для женщин. Незамужние молодые женщины не ходили по улицам без сопровождения, обнажить голень считалось неприличным. В браке муж выступал в роли опекуна женщины, отвечая за ее содержание и гарантируя ее честь.
Само собой, пристойные фасады не исключали немалую долю двойной морали. В самых почтенных семьях молодых людей призывали «посеять свой дикий овес» у проституток, прежде чем жениться.
Никто не может с достоверностью утверждать, что Софи Хесс и Альфреда Нобеля связывали сексуальные отношения. «Интимное» времяпрепровождение может в принципе указывать на нечто другое, как и слово «любовница», хотя я так не думаю. В Нобелевском фонде страдали из-за улик, свидетельствующих о физической близости между ними. «Конечно же петтинг точно был, и попытки к осуществлению бóльшей интимности», – рассуждал Эрик Бергенгрен во время сбора фактов в 1950-е годы. Ответ тогдашнего генерального директора Нобелевского фонда звучал так: «Что его [Альфреда] разумная реакция на маленькую гусыню вошла в конфликт с его мужскими инстинктами, скорее делает ему честь и не должна приводить к дискуссии о том, в какой мере отношения “осуществились” или нет».
Вне зависимости от того, какие формы принимали проявления эротики, Альфред Нобель ощущал моральную ответственность за Софи Хесс, когда чувства остыли и влечение ослабло. Уже на довольно раннем этапе он дал понять, что Софи может выйти замуж за другого. Но оставить ее одну на произвол судьбы до того, как это произойдет, он наверняка считал неприличным. Судя по всему, его не волновало, во что обойдется ему такой подход – в смысле расходов и переживаний.
В конце октября 1887 года Альфред болел, и больше недели был вынужден оставаться в своем доме на авеню Малакофф. Боль в легких не отступала, а теперь разболелось еще и сердце, жаловался он Софи. «Когда в 54 года ты совершенно один на свете и все хорошее отношение получаешь от слуги, подступают грустные мысли, куда более горестные, чем думает большинство. В глазах слуги я читаю, как он жалеет меня, но, разумеется, не даю ему этого заметить»