.
Это событие потрясло Альфреда Нобеля. Однако он взял себя в руки, решив рассматривать поступок друзей как оплошность. На бумаге никакого патента пока не существует. Вероятно, Абель и Дьюар действовали из благих побуждений, а Альфред не из тех, кто ставит свой престиж и богатство превыше всего. Несколько месяцев спустя он писал Дьюару: «По сравнению с соперниками у меня есть два преимущества: желание заработать деньги и добиться славы мне в высшей степени не свойственны. <…> Я обожаю иллюзии. Порой мыльный пузырь значит для меня больше, чем сама субстанция, к тому же его легче нести…»>43
На этой стадии Альфред довольствовался тем, что потребовал предоставить ему описание патента.
Затем Альфред перешел к обычной светской болтовне и спросил Дьюара о его ревматизме. Он признался, что его собственное здоровье настолько подорвано, что он подумывает, не перебраться ли ему на пустынный остров, где он «никогда более не услышит даже слова “взрыв”».
Альфред рассказал своему другу, что Всемирная выставка на Марсовом поле в Париже только что открылась. «Говорят, что она громадная. Надеюсь, мне удастся найти время ее посетить»>44.
* * *
Гюстав Эйфель закончил вовремя. Первого апреля 1889 года он стоял на самой верхушке своей башни с дюжиной знаменитостей и журналистов, немногими из 150 приглашенных на прием по случаю открытия, кто решился подняться наверх по винтовой лестнице при сильном ветре. Эйфель триумфально развернул пятиметровый французский флаг с вышитыми золотом буквами: R.F. (République Française). Он медленно поднял флаг на флагшток на вершине башни, а собравшиеся спонтанно запели Марсельезу. Слово взял главный инженер бюро Эйфеля: «Мы салютуем флагу 1789 года, который гордо несли наши отцы, который принес нам столько побед и стал свидетелем таких великих успехов в области науки и гуманизма. Мы постарались воздвигнуть достойный монумент в честь великого дня 1789 года, отсюда и колоссальные пропорции башни». После этих слов полетели пробки от шампанского>45.
Праздничное настроение продолжалось до 5 мая, до открытия всемирной выставки Париж пребывал в экстазе. На улицах продавали зонтики с ручкой в виде Эйфелевой башни, запонки с Эйфелевой башней и часы с Эйфелевой башней. Башня оправдала надежды, став самым мощным символом прогресса человечества, «как одно из самых блистательных среди всех чудес света, какими когда-либо восхищался мир», – торжествовала New York Tribune. Журналисты, как отечественные, так и зарубежные, соревновались, кто выигрышнее подаст творение Эйфеля как нечто куда более масштабное по своему значению, нежели инженерный подвиг. «Позолоченные имена, выгравированные на фризе первого яруса Эйфелевой башни, – имена не правителей, а французских ученых, людей, чьи знания повели мир вперед. Башня получилась величественная, легкая и элегантная, но ее конечный посыл был политическим, в мире, где большими территориями по-прежнему правили короли и королевы», утверждает в своей книге «Эйфелева башня» журналистка и писательница Джилл Джоннс