.
Во время беседы с французским журналистом Рагнар Сульман с облегчением отметил, что Эмануэль проявил энтузиазм относительно идеи дяди с пятью премиями. «В каком-то смысле он выразил свою позицию в пользу завещания», – как позднее описывал это Рагнар Сульман. Одновременно Эмануэль не скрывал, что душеприказчикам придется иметь в виду: кое-кто из родственников в Швеции намерен опротестовать завещание. Консул Густав Нурдлинг и французские юристы предупредили Сульмана: поскольку существует угроза опротестования, душеприказчикам следует поторопиться. Все имущество во Франции следует как можно скорее ликвидировать с целью избежать риска того, что процесс о завещании попадет во французский суд. Сульман срочно вызвал юриста Карла Линдхагена в Париж для консультаций.
В конце февраля 1897 года Линдхаген покинул промерзший Стокгольм и уехал в Париж, где на бульварах уже распускались каштаны. «Среди этого весеннего настроения обсуждались и планировались дальнейшие действия по разделу наследства. В перерывах осматривали все, заслуживающее внимания в великом городе, включая его высший свет и подземный мир, все это под щедрым руководством большого знатока консула Нурдлинга», – писал он в своих мемуарах>27.
Они решили подготовить все необходимое для решительных действий, если таковые потребуются. Справка консула Нурдлинга о «шведской правоприменительной практике» открыла двери во французские банки для двух душеприказчиков, из которых одного, Лильеквиста, чаще всего представлял сам Густав Нурдлинг. В последующие недели происходило перемещение разрозненных ценных бумаг, так что вся французская часть состояния Альфреда Нобеля оказалась собранной в трех ячейках одного банка, Comptoir d’Escompe. Вскоре шведская ветвь семейства Нобель обвинит душеприказчиков в том, что они действовали самовольно на основании «фальшивых документов»>28.
Французскую статью из Le Temps перевели на шведский язык, отрывки из нее были опубликованы в Швеции. Яльмар Нобель пришел в бешенство. «Тебе известно, кто снабжает прессу письмами моего покойного дядюшки? Это мой кузен Эмануэль?» – писал он Рагнару Сульману. Яльмар требовал, чтобы письма Альфреда не публиковались без согласия всех родственников, носящих фамилию Нобель. «Его личная переписка не предназначена для широкой общественности в той же степени, что и его носильные вещи», – подчеркивал Яльмар>29.
Он еще не подозревал всей актуальности этого вопроса. В начале марта 1897 года прошло окончательное совещание по поводу описи французского имущества, причем без приглашения кого бы то ни было из родственников. Душеприказчики планировали через несколько недель продать с молотка все имущество Альфреда Нобеля из особняка на авеню Малакофф. Племянников известили письмами. Они могли либо поспешить в Париж, либо сообщить, если хотят оставить что-то для себя.