И получила ответ:
– Пока пламя не подступит слишком близко или вода не поднимется слишком высоко.
Так вот теперь пламя подступило слишком близко, а вода поднялась слишком высоко, чтобы можно было и дальше водить Фила за нос. Отчаянно стараясь, чтобы мой голос не дрожал, я позвонила ему и сказала правду: что страдаю недугом, который врачи называют тяжелой депрессией. Не мог бы Фил мне помогать – просматривать почту, оплачивать счета и посылать чеки в мой загородный домик, чтобы мне с помощью Джорджио, который поддерживал бы мою руку для большей устойчивости, оставалось только поставить подпись?
Мой друг ответил: “Ну, конечно, Лейл!” – с такой готовностью, будто у меня заболел зуб и я попросила у него аспирина. После чего попытался меня успокоить, намекнув, в какое избранное общество я попала. Он сказал: “Многие великие писатели переживали тяжелую депрессию: Альбер Камю, Уильям Стайрон, Вирджиния Вулф, Джек Лондон, Эрнест Хемингуэй…”
Я оценила его усилия, но у меня не осталось самолюбия, которое нуждалось бы в лести. К тому же он не потрудился упомянуть, что трое из этих мастеров слова, ныне покойных, сами положили конец своим мукам.
В середине декабря мне удалось ненадолго утихомирить бурю, бушевавшую у меня в душе, и тогда, впервые за несколько месяцев, мне пришла в голову мысль, которая была не совсем мучительной и касалась не только моих страданий. На какой-то светлый миг меня затопила благодарность к Филу и Джорджио и ошеломила невероятная сила дружбы.
В последующие недели у меня начали появляться мимолетные проблески ясного сознания. Я посвящала эти мгновения раздумьям о двух моих дорогих друзьях, о том, как каждый из них отдавал мне свои способности на все сто процентов. Каждый внес свой вклад. Джорджио, любящая и терпеливая нянька, не мог отличить рекламное объявление от налоговой декларации или переговорить по-английски с газовщиками. А Фил, блестящий писатель и виртуозный организатор, не мог позаботиться о кошке, не написав для этого специальную компьютерную программу.
Мама часто говорила: “Бог заботится о дурачках и детях”. Поскольку во время этого временного разжижения мозгов я отнюдь не была ребенком, значит, следует отнести меня к разряду дурачков. Тем не менее, я оказалась счастливой дурочкой: ведь у меня было целых два друга.
Теперь я свято верю в этот дружескую и божескую заботу. Без первой жизнь, которую я так старательно выстроила, разбилась бы вдребезги. Без второй – этой жизни могло бы не быть вообще.