Никто не ответил.
— Завтрак надо раздавать в одно и то же время! — заговорил Доминич. — Это точно предписано служебным уставом. Дисциплина нужна везде… По какому праву смеет оскорблять меня этот… Пусть только придет дежурный офицер. Я заявлю ему! Удивляюсь на вас, товарищ Пюнкешти! То вам всего мало, а то… слишком много. Может быть, вы считаете, что ограждение чести рабочих, членов профсоюза, при всех обстоятельствах не имеет отношения к социальному прогрессу? Почему вы молчите? Новак! Так-то вы хотите победить врага? Что это за армия без дисциплины? Подумай сам! Мы все-таки старые металлисты, а не какое-нибудь неорганизованное жулье.
Все молчали. Доминич заерзал.
— Ну ладно!.. Вопрос о кашеварах не такой уж существенный… Так вот… Новак… Я хочу сказать тебе кое-что… Подвинься ко мне… Ты был уже в уборной?
Но так как Новак и подвигаться не стал и не ответил, то сам Доминич нагнулся к нему и зашептал Новаку на ухо, да так, чтоб слышали все окружающие:
— Это в интересах каждого… Тебя тоже… И Франка… Очень важно. Жизненный вопрос… Он касается нашего движения…
Новак заколебался.
— Поди послушай, что ему надо! — посоветовал Франк.
Новак встал. Пошел с Доминичем, который после некоторого раздумья подхватил свой узел с провизией и потащил с собой. Солдаты, сидевшие на тротуаре, разглядывали длинные ноги Доминича. В тугих обмотках они выглядели совсем комично.
— Ну? — спросил Новак, когда они подошли к воротам дома. — В чем дело?
— Так вот… словом… как ты думаешь? С хорошенькой гонореей можно выбраться отсюда? Или лучше трахому заиметь?
— Что?
— Гонорея или трахома? Что лучше?
Новак молчал от изумления. Доминич, истолковав это по-своему, приблизил к нему лицо и зашептал торопливо, горячась:
— Не подумай, что я только о себе забочусь… Я ведь знаю, что такое солидарность… А вы ее дальше пустите… Ты только скажи, что лучше: гонорея или трахома? Одного человека можно привлечь к военному суду, но чем больше нас заболеет, тем это трудней. Это и есть антивоенное выступление сознательных рабочих. Ну? Здорово придумал?
Новак не ответил. Ушел. Пюнкешти с друзьями видели только, как вытягивается лицо у Доминича и как он, разинув рот, смотрит вслед Новаку, потом, отвернувшись, заходит во двор, недовольно, возмущенно качая головой.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой славные венгерские патриоты расправляются с изменниками родины
1
Камергер его величества короля и императора, один из самых молодых капитанов австро-венгерской армии, Лайош Селеши, познакомился ближе с Шандором Вайдой в середине августа.
Смуглый лицом, могучего телосложения, капитан в трезвом состоянии считался даже красивым мужчиной. Общее приятное впечатление нарушалось только его непомерным гонором да и тем, пожалуй, что с некоторых пор, после какого-то нервного потрясения, он постоянно щурил левый глаз, отчего тот казался вдвое меньше правого. Похоже было, будто этот богатырского сложения кадровый офицер чем-то постоянно недоволен.