Низенький солдат погладил морщинистый лоб длинными белыми пальцами.
— Скажите, товарищ Новак, если б я здесь, на улице, среди солдат, нанес бы эдакое оскорбленьице его величеству, меня бы опять упрятали туда?
— Вас расстреляли бы. Сейчас война.
— Гм… Расстреляли бы. Это нехорошо!.. А если я сбегу?
— Поймают. Пять лет дадут наверняка, да только военной тюрьмы. И на фронт отправят. А отсиживать после войны будете.
— А если я снова сбегу?
— Снова поймают. В кандалах поведут на фронт.
— А если я снова сбегу?..
Новак не ответил. Этот чудила готов, видно, пятьдесят раз повторить одно и то же.
— А если в морду заеду какому-нибудь офицеру, попаду я в ту тюрьму? Есть здесь один поручик, сопливым учителишкой был в гражданке, а все разглагольствует, дрянь этакая: «Головы сложим, жизнь свою положим. Через неделю в Москве будем. Врагов мало одолеть, их надо истребить всех до единого». А что, если ему смазать как следует?
— Это неплохо, — ответил Новак, чтоб положить конец вопросам.
— Неплохо? — Солдатишка потер свое худое лицо. — Вот только решиться трудно, драться не люблю. Никогда еще не влипал я в этакое поганое положение.
3
— Zum Gebet![33] — раздался пронзительный крик возле грузовой станции.
Венгерские солдаты знали уже эту немецкую команду, и все шестьсот человек сразу опустились на колени. Толпа родных смотрела, как, словно подкошенные, падают на колени их отцы и мужья. Манлихеры, которые они держали в правой руке, стали выше солдат. Странный это был молебен: в багровом сиянии закатного солнца над головами солдат, преклонивших колени, сверкали шестьсот штыков, как шестьсот немилосердных похоронных свечей. Слышались слова присяги; их читали с расстановкой, и солдаты, словно переча богу, громовым эхом возвращали их обратно: «На суше и на воде… до последней капли крови… землю монархии…»
Новак машинально шевелил губами, и в памяти у него всплыло совсем другое.
…Как-то вечером, уже в конце августа, на улице Петерди подошел к нему молоденький краснощекий солдат. Здоровяк, видно. Мышцы у него так и перекатывались под гимнастеркой, а брюки трещали при каждом шаге.
— Господин капрал, можно мне возле вас лечь?
— Ложись…
Было тихо. Солдаты, расположившиеся биваком на улице, давно забылись крепким сном. На небе изредка вспыхивали падучие звезды — сентябрьский арьергард августовского звездопада. Новаку не спалось. Он лежал на спине, наблюдая за звездами сквозь ресницы. «Когда звезда падает, надо загадать что-нибудь, и исполнится». Он несколько раз пытался загадать, и, наконец, ему это почти удалось. «Со всем народом, с оружием против…» Но звезда угасла раньше, чем он успел высказать свое желание. «А так считается или нет?» И Новак улыбнулся: «Все суеверие!» Внезапно он заметил, что лежавший рядом молоденький солдат смотрит на него.