Словом, знакомая среда, знакомые родители, знакомые квартиры — большей частью комната с кухней и куча детей, как и у Фицеков. В квартирах тот же запах постельного белья, еды, морилки для клопов и простого мыла; та же мебель, а если чуть похуже или чуть получше, как, например, у Рихарда, — это даже незаметно. У Рихарда в комнате вместо керосиновой лампы горит электрическая — вот и вся разница. Зато, когда к ним придешь, бывало, в гости, Рихард сразу принесет шкварки в газетной бумаге, положит их на стол и угощает мальчишек; хлеб нарежет мясницким ножом и непременно стоя, как колбасники нарезают ветчину. Отец с матерью входили в комнату прямо из колбасной в засаленных фартуках, останавливались в дверях и здоровались с ребятами. Все они — и родители, и Рихард, и сестра его — были тучны; лица их напоминали спелые помидоры и лоснились так, будто их каждое утро смазывали свиным салом.
«Пойду к Фифке! — решил Мартон. — Раз уж столько времени осталось до начала занятий, надо ж как-то использовать его… Да… Пошли к Фифке Псу!» И на душе у Мартона снова стало легко.
2
Мартон и всегда-то отличался быстрой сменой настроений, но в ту пору, на пятнадцатом году жизни, он, словно апрельское небо, то омрачался, то прояснялся. «Светит солнце, милое солнце, жаркое солнце…»
Молчаливый Фифка Пес был всего на год старше Мартона, но вел себя так, будто старше лет на десять. Этим, должно быть, и завоевал он приязнь и дружбу Мартона, которому часто хотелось забежать к Фифке, поделиться своим новейшим планом — а планов у него ежедневно рождалось с полдюжины, — с восторгом рассказать о книжке, которую прочел, или о ком-нибудь из друзей, с кем они только что приняли важнейшее решение «на всю жизнь». Бесстрастные ответы Фифки чуточку остужали разгоряченную голову Мартона — он задумывался и еще раз обсуждал очередной «план», очередного «друга» или очередное «решение». «А ты как думаешь, Фифка?»
Ему нужен был Геза Мартонфи, потому что Тибор, что ни скажи Мартон, всегда соглашался с ним, а Лайош, прав был Мартон или нет, все равно вступал в спор; могучий Петер Чики притворялся, будто слушает, и даже головой кивал, но сам рисовал в это время, и разгоряченный Мартон не замечал даже, что Петер то и дело кивает невпопад. И только под конец выяснялось, что Петер ни сном, ни духом не ведал, о чем ему толковал Мартон: «Сиди, сиди… говори… И хороша же у тебя морда, когда ты в раж входишь». И великан смеялся так добродушно, всем своим существом, что на него и сердиться нельзя было. И рот, и глаза, и брови — все лицо у него растягивалось, как гармошка, и становилось чуть не вдвое шире, чем обычно. Если и случалось, что Мартон, рассердившись, хлопал по спине увлеченного рисованием друга, кулак его попросту отскакивал от спины. А Петер хохотал еще громче, еще благодушнее. И гнев Мартона улетучивался. «Ну, знаешь, и ты тоже хорош», — говорил Мартон и, качая головой, так гордо Ощупывал мышцы Петера, будто это были его собственные. «Геркулес! Настоящий Геркулес!»