Песня полетела, как птица, выпущенная из клетки. Наконец-то!
Мальчишки с такой же стремительностью, как возносились в мировую бездну, на планеты, где люди или бог их там знает кто питаются углем, словно локомотивы, вернулись на землю. Они шли в ногу, Мартон дирижировал головой. Кудри его, взлетая над блестящим выпуклым лбом, тоже дирижировали, хотя и с опозданием на одну восьмую такта.
Так шествовали ребята по дороге.
Выло уже часов десять утра. Справа и слева от путешественников кукурузные стебли кивали спелыми початками. Море стеблей! В другие годы крестьяне уже давно обломали бы початки, но война отодвинула время уборки. Шуршали и шелестели стебли и раскрывшиеся в старческом бессилии листья початков. Из-под кукурузных усиков выглядывали желтовато-белые жесткие зерна, точно ряды зубов между полуоткрытыми губами-листьями. Когда налетал ветер, стебли верещали, будто кузнечики летом, только не так долго и не так медленно.
А потом потянулись виноградники. Из-под синевато-багряных листьев винограда выглядывали желтые и черные гроздья. Все было так прекрасно, что Мартон в упоении высказал то, в чем до сих пор ни за что бы не признался:
— Как только мне исполнится восемнадцать лет — женюсь!
— Я тоже! — присоединился к нему уже и теперь годный в женихи Петер Чики.
Мартонфи неодобрительно относился к раннему браку, «пока у человека нет в руках настоящей профессии». Тибор заметил, что никогда еще не задумывался о женитьбе. А по мнению Лайоша Балога, жениться и вовсе не стоило: «Женщина только бремя на шее мужчины». Да к тому же и Вейнингер правильно сказал, что «женщина по сравнению с мужчиной существо низшего порядка».
Мартон уже слышал об этом и даже прочел книгу Вейнингера, которую Балог дал ему с таким напутствием: «Ежели хочешь стать культурным человеком, прочти!» Поэтому Мартон с яростью перебил его:
— Вейнингер? Да он лучше б застрелился перед тем, как написать эту чушь! Женщина — самое чудесное, самое прекрасное создание в мире! Понял?
— С той поры, что я узнал, как рождаются дети, для меня женщина больше не прекрасна! Я даже мать свою не уважаю. Грязное это дело, даже думать противно… — заключил Лайош Балог, решив поразить всех этим заявлением.
— Для тебя не прекрасна? — крикнул Мартон. — А для меня прекраснее прекрасного, чудо из чудес! Правда, ребята? — обернулся он к друзьям, но не стал дожидаться ответа: он интересовал его меньше всего, — а остановился, склонившись над придорожным цветком. — Погляди на него! — И Мартон одной рукой привлек к себе, другой погладил кустик астр, сбежавший откуда-то из ближнего сада сюда, на обочину дороги. — Скажешь, некрасивые? — строго крикнул он Балогу, словно привлекая его к ответу за смертный грех. — Некрасивые? За то, что опыляются? Чтоб были плоды и семена? А из семян новые кустики, новые астры? Чтоб жизнь не останавливалась?