В такую ярость Мартон пришел прежде всего потому, что обиделся за свою мать.
— Да я не про цветок сказал, что он некрасивый, и даже не про все, а только про отдельные этапы, частности, — оправдывался Лайош Балог. — И, как ты ни ори, все равно останусь при своем мнении.
— Ну и катись отсюда, — крикнул Мартон, — да наймись ночным сторожем в анатомический музей! Там и оставайся при своем мнении! Можешь анатомировать и разглядывать частности! А ну, разрежь самое прекрасное тело на части, и оно будет уродливым, страшным… Отрезанная нога, живот… И не стыдно тебе? Я из твоей жизни тоже мог бы назвать такие частности… Извращенная твоя душа!
«Фицек и Балог опять сцепились, — подумали ребята. — А ведь дали слово не спорить хотя бы на экскурсии».
Мартон был так возмущен заявлением Лайоша, что охотнее всего крикнул бы «Довольно!» и повернул обратно. Ребята почувствовали это. Желая успокоить, усмирить своего друга, Петер Чики повторил те же слова, что сказал ему однажды Мартон:
— Знаешь, если я когда-нибудь женюсь, то всю ночь не выпущу жену из объятий.
Мальчишки рассмеялись целомудренно и взволнованно.
— Я тоже, — радостно и благодарно ответил Мартон, не заметив даже, что Петер повторил его же слова. А на Лайоша кинул укоризненный взгляд, и гнев его улегся. Да и можно ли долго сердиться на приволье, под бескрайним небом, к тому же пятнадцати или шестнадцати лет от роду?
Снова зазвучала песня:
Эй, гой! Всего прекраснее воля.
Любовь и верность — мираж, не боле!
О мир привольный, мир свободный,
О молодость!
Слова песни только сейчас дошли до Мартона.
— Мелодия очень хороша, — сказал он, — но вторая строчка мне не нравится. Любовь и верность вовсе не мираж.
— Хочешь, — примирительно заметил Лайош, — я напишу на эту мелодию другие слова?
— Напиши! Это будет марш бесплатно отдыхающих. Правда, ребята? Но «мир привольный, мир свободный» оставь, не выкидывай.
— Ладно, оставлю! — согласился на этот раз в виде исключения Балог. — И если хочешь знать, я еще тоже не решил окончательно: женюсь или нет.
Мальчишки снова рассмеялись.
— Ну вот видишь, — ответил Мартон и, засмеявшись, ласково добавил: — Осел ты, вот кто! — И «осел» прозвучало у него лаской. — Потому что… потому что… всегда оригинальничаешь…
— И ты тоже! — крикнул ему в ответ Лайош. — И ты тоже!
— Ладно! — махнул рукой Мартон. — Давай не спорить сейчас… Ладно!
И он затянул какую-то непристойную деревенскую песню, которую знали все и задорно, весело подпевали. Когда песня кончилась, очевидно, для того, чтобы оправдаться, все во главе с Мартоном стали рассуждать о том, что песня эта вовсе не грубая, а естественная, а то, что естественно, не может быть уродливым. И до чего же она короткая и выразительная. И один «анализировал» и другой; все возбужденно говорили наперебой, словно желали грудой слов уравновесить чувственность песни и свое любопытство.