— Покажи!
Серая ссадина окаймляла синевато-лиловую впадинку. Крови не было.
— Больно? — спросил Мартон, и, словно в ответ на вопрос, из зубчатой ссадины выскочили вдруг капельки крови и быстро-быстро закапали на брови мальчика. Брови налились кровью, заалели, и кровь, собираясь в большие капли, начала медленно падать на землю.
Страшная ярость обуяла Мартона.
— Вперед! — крикнул он товарищам и помчался по пыльной деревенской улице на толпу крестьянских ребятишек.
Петер Чики подхватил такой камень, что им можно было быка зашибить. А детишки, пустив новый залп камней, кинулись по домам, откуда, очевидно, следили за событиями, потому что все ворота внезапно распахнулись со скрежетом и тут же еще быстрее захлопнулись за ними. А во дворах стали, видно, спускать собак с цепей. Псы лезли через подворотни и, храпя и лая, бросались на городских подростков. А те стояли посреди улицы, сбившись в кучку. Влажно поблескивавшие зубы собак сверкали под криво вздернутыми губами. Собаки наскакивали, брызгали слюной от ярости и выли в смертном ужасе, словно с них живых сдирали шкуру.
— На корточки! — крикнул Мартон. — Это помогает. В Сентмартоне тоже так делают, — проговорил он, запыхавшись, когда все уже опустились на корточки. — И запускай в них камнями!
Так-то оно так, да ведь нашлись и такие собаки, которые по своему невежеству не знали, как делают в Сентмартоне, и не испугались ни камней, ни мальчишек на корточках. Именно таким невежеством отличалась и громадная дворняга, одно появление которой могло привести в дрожь. В числе ее предков была, очевидно, не одна дюжина овчарок и разных других лохматых псов, и от всех она унаследовала самые чудовищны качества, воспитанные в них хозяевами. У дворняги было бесформенное туловище, страшная голова и какие-то подлые, яростные, вечно налитые кровью глаза. Мартону она напомнила сентмартоновского пса, «грозу деревни», который не щадил ни своего хозяина, ни его малых детей. Поэтому его всегда держали на короткой бычьей цепи и только на ночь привязывали к длинной и тяжеленной цепи, чтобы пес мог бегать по всему двору. А утром заходили с двух сторон и загоняли зверюгу обратно в конуру.
Даже тот, кто кормил, не смел подойти к нему близко, во всяком случае не ближе миски, до которой пес едва дотягивался головой, силясь порвать короткую цепь. Хозяин только потому и не убивал его, что и сам готов был прикончить любого, сорвавшего у него хоть одну травинку.
Вот такого-то пса и напустили в швабской деревне на пештских ребят, искавших работы, чтобы «бесплатно» отдохнуть.