ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
из которой выясняется, какая беда постигнет Шаролту, если муж ее станет депутатом, и что Волга уже в 1914 году была ближе к Дунаю, чем это предполагали географы
1
Доминич и перед войной старался угождать начальству. Когда его приглашал к себе заместитель редактора «Непсавы» или председатель совета, профсоюзов, он не отдавал им честь только потому, что они сами запрещали. «Не дурите, Доминич! Еще увидит кто-нибудь!»
В глубине души Доминич считал, что в союзе есть сотни подобных ему и даже еще более способных металлистов, из которых точно так же можно настряпать заместителей секретарей. Поэтому он подозрительно относился к товарищам, которые, по его мнению, могли с успехом заменить его, клеветал на них, врал, а иногда, споткнувшись на ком-нибудь, суеверно начинал его бояться. Так было, например, последнее время с Пюнкешти. А на самом деле людей, подобных Доминичу, готовых без звука выполнять и даже перевыполнять любые указания сверху, было не так уж много. Шниттер и компания знали это и ценили Доминича. Они превосходно понимали, что и после того, как Доминичу запретили «отдавать честь», он все равно в душе брал под козырек и щелкал каблуками.
На фронт он не желал идти не по убеждению, а из трусости. Он даже представить себе не мог такого дела, такой идеи, ради которой стоило бы подвергнуть опасности хоть один волосок на своей голове. Секретная комиссия партийного руководства добилась для него освобождения. А так как Доминич чуял, что война окончится не скоро, что сейчас-то и забушует она по-настоящему, он, оказавшись перед начальством, брал под козырек и щелкал каблуками уже после каждой фразы. Длинные ноги его вздрагивали от самого пояса, как вздрагивает после смиренных покачиваний маятника большая стрелка и каждую минуту прыгает дальше. «Война разразилась, товарищ Шниттер!» Щелк! «Профсоюзы объявлены на военном положении». Щелк! «Честь имею доложить!» Щелк!
…Нынче, как обычно в воскресенье, он до обеда валялся в постели. Шаролта принесла ему завтрак, и Доминич, уставившись в тарелку, слопал его с такой невероятной быстротой, будто неделю не ел.
— Еще есть? — коротко осведомился он, не поинтересовавшись даже, не спросив жену: «А ты поела?», и уплел все без остатка.
Потом откинулся на подушку, укрылся одеялом до подбородка и задремал. Он лежал на спине, не шевелясь, стараясь не касаться шелка одеяла небритым подбородком, чтоб он не зачесался и не потревожил сон; спал и не спал, смотрел и не смотрел, думал и не думал.
Шаролта сперва осторожно и тихо убиралась в комнате. «Детей» своих вынесла на кухню, чтобы не мешали.