С утра пораньше г-н Фицек в одной рубахе и в кальсонах подошел к висевшему на стене календарю, оторвал листок и начал вслух читать по складам:
— «2 8 и ю л я 1 9 1 4 г о д а. В т о р н и к». — Потом, вспомнив когда-то читанную смешную надпись, добавил: — Янош святой — маслом облитой.
Из кровати послышался громкий смех Банди и Белы. Г-н Фицек подумал сперва, что смеются над ним, над тем, что он читает по складам. И с яростью, обычной для него по утрам, он повернулся к ребятам. Но Бела, словно в оправдание, повторил тоненьким голоском: «Янош святой — маслом облитой», и гнев г-на Фицека улегся. Он только погрозил пальцем и сказал:
— Сынок, если бы и я смеялся над всякой чепухой, то уже давным-давно разодрал бы рот до ушей.
Пишта, обыкновенно никогда не высыпавшийся, в этот день встал рано: авось да удастся улизнуть. В другое время он, может, и, не противясь, пошел бы к Игнацу Селеши, но сейчас был слишком обижен. Обидно было, что мать едет сегодня в Сентмартон вместе с Лизой и Белой, а его не берет с собой; что вчера, когда его приняли, наконец, в цирк, он с утра до вечера таскал навоз из конюшни и, когда перед уходом заявил директору: «Завтра я не смогу прийти, но больше ни одного дня не пропущу», — директор прошел мимо и только пожал плечами, не удостоив его ответом. «Значит, ему наплевать…» И особенно стало обидно, когда один босоногий «артист» из швабов объяснил с точностью, не допускавшей сомнений, что такое «дреккерл». Обо всем этом Пишта вспоминал сейчас с тяжелым чувством. Да еще с тех пор, как отец сказал: «Во вторник пойдешь к сицилисту Селеши; за кока у них будешь», — Отто, Банди и Бела с г-ном Фицеком во главе не раз наскакивали на него и, дразнясь, кричали то хором, то в одиночку: «Кок! Кок!»
Г-н Фицек разгадал намерения Пишты.
— Надевай башмаки — и марш к Селеши!
Пишта с обидой поднял глаза на отца, но за обидой — он не мог этого скрыть — таилась ненависть.
— Папа… — сказал мальчик, лязгая зубами.
— Никаких «папа!» К дьяволу цирк! Тоже мне нашли дурака и ездят на нем!
— Ну и пусть! Ерунда…
— Ты эту свою «ерунду» брось! Иначе я тебе такую отвешу оплеуху, что ты три дня с головы на ноги не встанешь! У-у, канатоходец!
Г-н Фицек подпрыгнул, высоко подбрасывая босые ноги в кальсонах, вскинул руки и закричал:
— Гоп-ля!
Затем поклонился и сказал:
— Из тебя, сынок, такой же артист, как из моего пальца плотник.
Пишта надел старые дырявые башмаки и с отчаянием посмотрел на большой палец правой ноги, что выглядывал наружу. В придачу ко всему из кровати донесся голос шестилетнего Белы.