Мартон и его друзья (Гидаш) - страница 98

Сквозь красные стеклышки узких и высоких окон готического собора пробивались лучи заходящего солнца. Казалось, на плиты и стены собора тоненькими струйками льется кровь. Пишта прошел к алтарю, позади которого, склонив голову набок, висел распятый на стене обнаженный Христос. Распятие и стоявший перед ним мальчик были залиты кровавым солнечным сиянием. Пишта, прижав руки к груди, повалился на колени. Потные белокурые волосы упали ему на лицо.

— Над тобой тоже глумились всегда? — плача, спросил он.

За спиной по мраморным плитам пола глухо зазвучали медленные величественные шаги.

— Что ты тут делаешь? — строго спросил кто-то густым басом. Пишта обернулся. Шагах в десяти от него стоял огромного роста священник. Мальчик хотел встать. Но не мог. Ноги у него подкосились. Наконец он все же встал и, шатаясь, добрел до огромного священника. Пал перед ним на колени. Поцеловал край рясы. Слезы капали из глаз Пишты.

— Святой отец, помогите!.. — сорвалось с губ мальчика.

Священник сдвинул брови.

— Ах ты, пьянчуга поганый, негодяй этакий!.. — Он оглянулся на алтарь: все ли в сохранности? Потом наклонился к мальчику. — А ну, дыхни!

Голова мальчика качнулась, губы коснулись щеки священника. Тот с отвращением отдернул голову.

— Так я и знал! — крикнул он и, схватив мальчика за руку и больно сжав ее, рывком поднял его с пола.

Пишта заревел. Звонкий, полный отчаяния детский голос, отдаваясь от стен, заметался под сводами храма гулким эхом. Священник схватил мальчика за шиворот и поволок его к выходу. Голова Пишты раскачивалась из стороны в сторону, босые ноги больно ударялись об острые углы скамеек. У дверей храма священник рывком швырнул Пишту, да так, что он долетел до края паперти и покатился вниз по лестнице на гравий площади. Расшиб колени, нос, лоб, губы. Все лицо было в крови и в пыли. Дверь собора гулко захлопнулась.

Некоторое время мальчик лежал оглушенный. Потом встал, пополз на четвереньках по безлюдной площади Богадельни и уселся на скамейке. Голова кружилась. Тыльной стороной руки он вытирал кровь с опухших губ. Ему стало дурно, и он прижался лбом к спинке скамьи. Потом опустил на нее голову и заснул.

…Его разбудил могучий грохот военного оркестра. Где он, что с ним случилось? Он встал на скамью перед громадным, темным кафедральным собором — крохотный босоногий мальчишка в белом халате. Был уже поздний вечер. Вслед за военным оркестром шла огромная толпа с горящими факелами. «Ура! Война!» — гудела площадь, и эхо отскакивало от стен собора. «Долой Петра, сербского царя!»

Черная толпа с воплями растекалась по улицам. А на измученного, оглушенного мальчика, стоявшего на скамейке, падал отсвет трепещущих факелов.