«Райх спросил, есть ли для меня почта, – пишет Вальтер Беньямин. – Человек ответил “нет”, хотя письма лежали у него под носом. Когда в другой раз кто-то позвонил мне в гостиницу по телефону, ему ответили: “А он уже выехал”».
Как еще один пример ненавязчивого сервиса приведу в изложении Вальтера Беньямина «шекспировский диалог» между его другом Райхом и гостиничным швейцаром. Тот «в ответ на вопрос, нельзя ли разбудить нас утром, сказал: “Если мы об этом будем помнить, то разбудим. Если же не будем помнить, то не разбудим. Чаще всего мы помним и, стало быть, будим. Но и бывает, конечно, иногда, что мы забываем. Тогда мы не будим. Вообще-то мы не обязаны, но если вовремя спохватимся, то тогда конечно. И когда же вас разбудить?” – “В семь”. – “Ну что ж, так и запишем. Вот видите, кладу записку сюда, он ведь ее заметит? Конечно, если не заметит, то и не разбудит. Но чаще всего мы все же будим”. В конце концов нас, конечно, не разбудили и объяснили это так: “Вы ведь и так уже проснулись, чего ж было будить”».
«Единственная постоянная величина в России: время – не деньги, – пишет Мирослав Крлежа. – К понятию времени здесь все относятся индифферентно. Вы звоните кому-нибудь во вторник, а его нет, хотя вы договорились встретиться во вторник.
– Приходите в пятницу, – лениво отвечают вам. Вы заходите в пятницу, а его опять нет.
– Зайдите во вторник!
– Да я уже был во вторник!
– А что мы можем сделать? Его нет. Позвоните попозже!
Вы звоните через неделю, а его нет.
– Он уехал!
– Он в отпуске!
– Он заболел. Звоните завтра!»
«Видишь, сколько раз здесь приходится назначать совещание, чтобы оно наконец состоялось, – пишет Вальтер Беньямин. – Ничто не происходит так, как было назначено и как того ожидают, – это банальное выражение сложности жизни с такой неотвратимостью и так мощно подтверждается здесь на каждом шагу, что русский фатализм очень скоро становится понятным».
«Каждый второй в России – директор чего-нибудь, – с удивлением отмечала Памела Трэверс. – Новое государство, которое героически сражалось в те десять дней, переродилось в новую, более сильную форму буржуазной бюрократии».
«Не думаю, что в России больше формальностей, чем в какой-либо другой стране, только здесь все процедуры занимают в шесть-семь раз больше времени, чем в других местах, – пишет Сигрид Унсет. – Русские очень долго смотрят бумаги, перерывают целые груды своих циркуляров и папок, в который раз сверяются с расписанием поездов, как будто видят все это в первый раз в жизни, и так повторяется с каждым новым пассажиром. Когда нужно вычислить, сколько будет два плюс два, то они обязательно делают это на счетах». Все четыре дня пребывания в Москве Сигрид Унсет «провела с сыном в разных учреждениях, сдавая туда наши бумаги и забирая их обратно, пока наконец наши ваучеры не были обменяны на билеты на транссибирский экспресс».