Не успели мы войти во двор, как сюда вскакивают два вооруженных карабинами румына в полной форме, похожей на жандармскую, и требуют документы. Паспорт у меня в порядке, я — русский. Начинают обыск, лезут на чердак, в подполье, заглядывают под кровати. Ищут еврея. Разочарованные, уходят. Кто-то смеется, а мне не до смеха. И тут меня осеняет — борода! Еще в Котельниково решил отпустить бороду, чтобы меньше узнавали. А оказалось, что моя борода двухнедельной давности в сочетании с рыжими космами сделала меня похожим в глазах румын на еврея. Беру ножницы, сажусь перед зеркалом и ликвидирую этот «компромат». Мысленно благодарю Терентия. Еще когда немцы взяли хутор первый раз, собрали человек пять стариков и советовались, кого рекомендовать старостой. Дядя категорически отказался. А тут вошли наши части. Тем самым старик избавился от пяти лет советской тюрьмы, которые получил молодой мужчина, которого все-таки назначили старостой.
Дед Никифор был человек старорежимный. В первый же день, как пришли немцы, он сказал нам: вы кончайте «товарищами» обзываться, кончились товарищи. Мы посмеялись: что же нам, господами называться? А когда у соседей немцы зарезали телку, я заметил, что это пока индивидуальный грабеж, а скоро начнется организованный. Дед, не задумываясь особенно, отреагировал: «Ну, организованно-то грабила Советская власть!» А на другой день немцы приказали согнать на колхозный баз всех хуторских коров, отобрали половину и отправили на скотобойню. Дед был страшно расстроен. Мне, конечно, пришлось рассказать деду, кто я по должности, скрыв цель пребывания в оккупации. Это он посоветовал мне надежно укрыть мои документы, где они хорошо сохранились.
Мои наблюдения показали, что немецкие власти явно не собирались идти на сотрудничество с местным казачьим населением. Некоторые старые казаки рассчитывали: вот придут немцы, распустят колхозы, и заживем мы привольной единоличной жизнью. Однако немцы не спешили распускать колхозы и не шли на сближение с казаками. В соседнем хуторе старики пытались встретить немцев хлебом-солью, но офицер отшвырнул подношение и обозвал их русскими свиньями. Играло свою роль тяжкое положение немецких войск в Сталинграде.
На колхозной плантации осталось много невыкопанной картошки. Завхоз колхоза дед Леон передал по беспроволочной связи колхозникам: копайте, все равно пропадет. И вот мы идем с плантации, нагруженные сумками. На улице нас останавливает странный немец: несмотря на жару, одет тепло и в каске, небритый и довольно старый, в руках котелок, идет с полевой кухни. Расспрашивает, кто мы, куда ходили, что несем. Русский знает еще с плена в той войне. Разговаривая с ребятами, немец внимательно посматривает в мою сторону и вдруг говорит, показывая на меня пальцем: «Ту партизан». Мои ребята дружно протестуют. Но немец продолжает всматриваться в меня и уверенно повторяет: «Ту партизан», грозит мне пальцем и медленно уходит. Мне это решительно не нравится. Что-то меня выдает, что-то во мне вызывает подозрение. Как все хуторские ребята, я хожу босиком, давно не стрижен. Но на мне красная майка, спортивная одежда, которую в деревне тогда не носили. А другой у меня не было, кстати, как и обуви. И еще, быть может, обращает на себя внимание мой внимательный наблюдающий взгляд. Не знаю, что еще, но надо принять меры, чтобы не бросаться в глаза. Тем более, что мне предстояло вернуться в Котельниково.