– Тихо! – крикнул прислушивающийся Петька, полжизни своей молодой проведший на охоте. Все тут же замолчали, и в наступившей тишине отчетливо услышали топот множества копыт. Гораздо больше, чем, если бы этот звук издавал возвращающийся дозор. – Ах ты ж, – только и смог проговорить Петька, когда его прервал рев, издаваемый луженой глоткой Барятинского.
– Бороздин, сукин сын, выводи свои орудия! Всем полкам! Занять круговую оборону! Приготовиться к бою! – и он, вместе с Долгоруким и Шереметьевым пустили коней вскачь, пытаясь успеть укрыться за спешно возводимыми укреплениями, чаще всего представляющими собой перевернутые телеги обоза.
* * *
– Таким образом выявлено еще трое самозванцев, коих шведы пытаются выдать за тебя, государь Петр Алексеевич, в отчаянной попытке пробиться к Кронштадту, дабы вынудить воюющие стороны сесть за стол переговоров, – Ушаков закончил доклад и закрыл папку, на этот раз украшенную замшей с позолотой. Папки – это был его фетиш. Другие министры быстро переняли моду носить документы в папках, но ни у кого из них не было такого их выбора. Это просто было удобно, и все прекрасно обходились просто обшивкой телячьей кожей. Все, кроме Андрея Ивановича, который скоро, по-моему, объявит культ папке, настолько он тщательно велел украшать те, что у него имелись, и дополнять различным функционалом. Например, немецким грифельным карандашом, привязанным к внутренней стороне бумагохранилища с помощью золотых нитей. Карандаши вообще начали пользоваться спросом, пора бы отечественное производство налаживать.
– Забавно, – я задумчиво крутил в пальцах этот самый карандаш. – И что, кто-то верит в этих самозванцев?
– Нет, – Ушаков пожал плечами. – Но, государь, я присоединяюсь к просьбе графа Шереметьева, пригласить художника и уже увековечить твой образ хоть на монетах, коли ты такой противник портретов.
– Ладно, хорошо, зовите своих художников, черт с вами, – я махнул рукой. Они меня все-таки додавили, черти полосатые. Мол, поэтому эти бредни и проскальзывают, что никто не знает, как выглядит на самом деле государь. – Что еще?
– Екатерина Иоанновна скоропостижно скончалась, Мекленбург-Шверин безутешен.
– Какая жуткая трагедия. И как сие произошло?
– Несчастный случай, герцогиня подавилась вишневой косточкой, – Ушаков провел указательным пальцем по узору застежки своей папки.
– Ужас какой, – я повернулся к Митьке. – Пошли герцогу мои искренние соболезнования, – Митька кивнул и быстро записал свое задание. – Полагаю, Толстой сейчас как раз в герцогстве?
– Да, государь. Вместе с товарищами. У него внезапно возник приступ подагры, и ему посоветовали лечение в Мекленбург-Шверине, – Ушаков улыбнулся краешками губ. Возможно мои потомки назовут меня когда-то монстром, вот только я собираюсь проводить довольно радикальные реформы, и пока я остаюсь единственным реальным претендентом на престол, мне заговорщики особо не страшны. Кого они посадят на мое место? Петера-Ульбриха? Он еще дитя, который не так давно лишился матери. Вряд ли кому-нибудь придет в голову сейчас планировать его в качестве Петра Третьего. Ну а от женщин я вроде бы так или иначе избавился. Даже от Екатерины, которая ничем не провинилась, кроме того, что Анну Леопольдовну родила, которая тоже пока что еще дитя, и сама по себе претендовать на престол Российской империи не может. Мне не нужны потрясения, только не сейчас.