— Да. Конечно. Что мы, как… — он меняется на глазах. Вновь распрямляет плечи, становясь тем самым Борисом, которого я знаю, как себя. «Все правильно», — повторяю, как мантру. Мы, конечно, можем дать слабину. На секунду. Но не более, ведь все на нас держится. Каждая клетка в моем теле напряжена. И под контролем. Каждый мой нерв дрожит. Но я останавливаю эту вибрацию усилием воли. Я накрываю струны рукой и прижимаю к деке.
— Опухоль поддается. Это главное, — говорит врач.
— Да. Спасибо. Мы можем сделать что-то еще?
Вот кто мне расскажет, как избавиться от этого идиотского, преследующего тебя по пятам чувства, что можно сделать что-то еще? Что от тебя хоть что-то зависит?
— Просто будьте с ней.
Киваю. Сгребаю со стула сумку. Так странно, спина вообще не гнется, и чтобы ее поднять, мне приходится присесть, согнув ноги в коленях. Смешно. Может быть, если я согнусь, хребет треснет пополам, и я упаду на пол поломанной куклой. Ругаю себя за излишний драматизм и медленно, экономя каждое свое движение, шагаю прочь. В гулком больничном коридоре не видно ни Победного, ни нашей дочки. Нащупываю телефон.
— Вы где?
— На улице. Выходи. Что-то я один не слишком справляюсь.
А на улице дождь, уже совсем по-летнему теплый. А под дождем Котька, рыдающая на груди у Олега. И Борис. С сигаретой в руках сидит на кованом заборчике.
— Ну, чего тут? — забираю из его рук сигарету и в одну затяжку скуриваю до фильтра. Пальцы жжет. Дерет легкие… Дым выедает глаза.
— Была истерика. Сейчас — сама видишь. Ты давно курить начала?
— Когда ты ушел, пошла и купили себе пачку Парламента. Но я не курю, так. Иногда только. Слушай, нужно ее забирать отсюда. Иммунитет ни к чету для таких прогулок.
— И то так. Сможешь вести? Или едем со мной?
— Нет. У меня завтра весь день встречи. Без колес не справлюсь, — встаю, вымокнув за это время до нитки. Иду к Котьке с Олегом. — Ребят, давайте продолжим дома. Простынешь ведь, — стираю с Котькиной щеки перемешанные с дождем слезы. Та шмыгает носом и покладисто шагает к Лексусу мужа.
— Саша…
— Да?
— Я… — Победный с каким-то остервенением стряхивает с волос капли, — как ты справляешься?
— Как и со всем остальным. Сцепив зубы.
— Можно я сегодня переночую у тебя? В смысле, я могу лечь в гостиной или с Миром. Дома одному невыносимо.
— Только сегодня, — непонятно зачем уступаю я. Наверное, я слишком жалостливая. Но мне понятна его боль. Я знаю, что такое остаться одной в самые страшные минуты жизни. Он сам меня на это обрек однажды. Пусть Боря и помогал вроде бы. Был рядом, но не близко. Я не могла уткнуться в его широкую грудь и поплакать. Я не могла просто его обнять и так, в его объятьях, дождаться, когда эта буря стихнет.