— Привет. Я тут подумала… Знаешь, может нам и впрямь стоит попробовать.
— Эм… Да. Ясно. Хорошо…
А почему тогда глаза бегают? Я по инерции делаю ещё один шаг и останавливаюсь, вглядываясь в его тёмное от прихлынувшей крови лицо. На то, как он дышит — рвано, с лёгким присвистыванием. Как сжимает на столе кулаки. И до меня постепенно доходит, что он…
Нет! Ну, нет… Говоря о пошлости… Не может быть. Это же какая-то насмешка. Какая-то глупая издевательская насмешка над всем, что происходит.
Я сглатываю и за каким-то чёртом иду… И иду. Уже зная, что увижу. И как будто этим себя наказывая. Победный мечется. Опускает руки под стол. С моими глазами что-то не то, они подводят. Зрение сбоит и отказывает, в уголках что-то жжёт. Это концентрированный рассол моей боли. Я обхожу стол. Опускаю голову и, с усмешкой сощурившись (откуда только берутся силы?), гляжу на сидящую между ног у Победного Нику. Перевожу презрительный взгляд на его изрядно поникший, поблёскивающий от чужой слюны член.
— Саша! Погоди, это не то, что ты думаешь.
— Серьёзно? — мои губы дрожат от смеха. Я отхожу на шаг, чтобы вскочивший со своего места Борька не сшиб меня с ног. Вскидываю перед собой руку. — Прекрати. Не унижай этим, ни себя, ни меня.
Отступаю. Но он идёт за мной, преследуя по пятам, и при этом пытается привести себя в надлежащий вид. Заправить рубашку, застегнуть ширинку… Пряжка щёлкает. Этот странный, на грани слышимости звук проходится по срезам оборванных нервов. Я вздрагиваю, как если бы меня ударило током.
— Ты сама во всем виновата! Я за тобой сколько бегаю, Саша?!
— Конечно. Я одна виновата. В том, что ты не можешь удержать свои причиндалы в штанах. Кто же ещё, как не я? Что ж вы за люди-то такие? Почему же для вас это… важнее всего? Любви, верности, чести?! Нет-нет! Не отвечай. Я слышать ничего не хочу. И приходить больше ко мне не надо. Всё зря. Всё пропало. Истлело. Ничего не осталось.
— Саша!
— Не трогай меня! — шиплю потревоженной коброй.
— Саша! — всё же хватает меня за руку. А я в ответ его бью. Вот ведь как! Бью, как какая-нибудь истеричка. Бью, хотя любое насилие считаю неприемлемым и диким. Бью, пусть это противоречит всей моей сути. К чёрту… Я не могу больше. Не могу! Не могу. Мне так больно. Мне снова так чертовски больно. И дело вовсе не в горящей от удара руке. Не в ней, совершенно точно…
— Никогда… никогда, слышишь? Никогда меня больше не трогай.
— Налей ещё, — не вставая с дивана, протягиваю руку с зажатым в ней бокалом Свибловой.
— Да пожалуйста! Нет, ну какой козёл!
— Ты сейчас о котором? — усмехаюсь. Два бокала прекрасного чилийского сделали свое дело. Я могу смеяться. Онемение прошло. Кровь свернулась. И, кажется, мне больше не грозит смерть от её потери. Но это не точно. Вполне возможно, вся моя бравада уйдёт, когда я протрезвею.