Он конфузился от такого внимания, невольно раздражался, однако понимал: доведись самому очутиться на их месте — поступил бы так же.
А потом стал ездить на машине. Выходил из нее у каменной громады здания, шел неторопливо короткий путь вдоль набережной, вдыхая влажный воздух, засматриваясь на воду и скученность домов в утренней дымке. И всякий раз будто сразу отвлекался от дум и забот. То были самые счастливые минуты, которых он ждал каждый день. Ему казалось, что он — обычный, простой человек, такой же, как те сотни, тысячи других, что встречались по утрам с ним, обгоняли его, торопясь на работу, и у него нет иных забот, кроме обычных, чисто житейских. Это были минуты свободы, счастливой иллюзии. Они обрывались, когда он оказывался вровень со створом громадного здания, пересекал проезжую часть набережной и подходил к подъезду здания, открывал массивную желтую, отливающую лаком дверь. Закрывшись за ним, эта дверь как бы разом отделяла его от свободного, беспечного мира.
Здесь был другой мир: строгий, суровый. Он, маршал артиллерии Янов, правая рука главнокомандующего противовоздушной обороны страны.
Сняв светло-серую габардиновую тужурку и оставшись в шелковой форменной рубашке, Янов провел рукой по ежику коротких, под машинку стриженных волос — со лба к затылку и обратно. Привычка, выработанная годами. Волос, собственно, не было: узкая седая скобка тянулась, от виска через затылок к другому виску — и все. Теперь даже трудно было представить, что когда-то голову венчала темная копна вьющихся волос, тогда, в годы опалы, стоило дотронуться до головы — и прядь волос оставалась в руке. И стричься-то под машинку стал тогда. А после, бывало, проводил ладонью по голове, посмеивался — вырастут! Не выросли. Но привычка осталась.
Майор Скрипник, адъютант, вытянувшись у двери, ждал обычных утренних вопросов, и они последовали:
— Что нового? Кто звонил?
Вопросы и распоряжения — вперемешку, и адъютант знал: ответы на них нужно давать лаконичные и в той же последовательности, иначе маршал насупится, в сердитой задумчивости примется теребить широкую, косматую бровь.
— Звонил генерал Сергеев, хотел уточнить детали по составу и планам государственной комиссии по «Катуни». Позвонит вам. Справлялись из Совмина…
— О чем?
— Не знаю. Тоже позвонят.
И замолчал, думая о том, что настроение маршала чем-то омрачено: в голосе резковатые нотки, к тому же, достав сигарету и раскурив ее, Янов сосредоточенно теребит левую бровь и не садится за стол. А ему, Скрипнику, надо знать эти причины не только потому, что он адъютант. Для него этот невысокий, коротко остриженный человек значит больше, чем просто начальник… Что у него? Ольге Павловне хуже? Казалось, Янов сейчас отбросит сигарету, вскинет угловатую голову и, против обыкновения, накричит или обругает…