— Пойдемте, Борис Силыч. Мужество — единственное, что нам остается.
— Ну что ж… Как говорится, каждому да воздастся за свое? — Лицо Бутакова слабо осветилось, он чуть развел руками, словно бы подчеркивая готовность ко всему, но неожиданно молодо, режуще блеснул глазами, что всегда нравилось в нем Янову, с подъемом добавил: — Мужественными нам быть легко, когда есть с кем делить и пышки и шишки! Мы смотрим вперед смело. Пойдемте…
Коридор узкий, длинный, под резиновыми ковриками глухо позвякивали железные листы, и обоим, Янову и Бутакову, далеко, как из колодца, в приоткрытую дверь виднелся мутноватый прямоугольник кара-суйского неба…
Самолеты шли широким и плотным строем: в бинокль маршал видел их пока еще серебристыми дождевыми каплями, упавшими на стекло, они словно бы и не двигались. Рука занемела, заныла: видно, оттекла кровь. Янов опустил бинокль. Слева от дощатой вышки для начальства (на ней от солнцепека натянут выгоревший брезент) размеренно, с мягким ровным гулом, как исполинские мельничные жернова, крутились антенны: одна — в вертикальной плоскости, другая — плашмя, наклоненная к горизонтальной бетонной площадке. На вышках, слева и справа, нацелились в небо короткие, точно обрубки, стволы кинотеодолитов, а впереди, за километр, на площадке «луга» ощетинился частокол остроносых ракет. Их было много, серебристо-матовых, и отсюда казалось, что они стоят сами по себе, точнее, висят в воздухе, оторвавшись от земли, и возле них нет людей, пусто, — от этого повеяло жутковатым. Янов ощутил противный холодок под кителем.
В раскаленной духоте, набиравшей силу, застыла степь, в текучем мареве расплывался, неровно зыбился закругленный горизонт.
С десяток машин четким рядом выстроились в стороне на площадке — начальство приезжало впритирку к испытаниям, когда уже посты оцепления перекрывали пути для простых смертных. Внизу разномастной кучкой — штатские и военные — столпились те, кто были свободны от боевой работы на «пасеке» и кому здесь, на вышке, в парной духоте под тентом не было места.
Янов озабоченно скользнул взглядом по густой толпе сидевших и стоявших на вышке — генералы, замминистры, начальники главков, спокойные, тщательно выбритые лица. Отдохнули, выспались в гостиничных коттеджах, — для многих из них впереди любопытное, интересное зрелище, не больше, и они, словно театральные завсегдатая, знающие заранее все, что произойдет, как только поднимут занавес, спокойно, даже равнодушно ждали срока. Янов наконец увидел, кого искал глазами, — главного. Бутаков сидел на стуле с краю вышки, с впалыми, бледными щеками, казалось, безучастный ко всему. Он не смотрел, как другие, в бинокль — бинокль висел на черном лаковом ремешке перед ним на гвозде, вбитом в деревянную балюстраду. Бутаков сидел без макинтоша, соломенная шляпа лежала на коленях, ворот сорочки расстегнут, галстук спущен, рука с платком механически отирала шею. Он будто ничего не видел, не слышал негромких разговоров.