И тем самым лишают преимуществ не только себя, но и тех, кого оставляют в этом мире. А тем, кто уже подумывает когда-нибудь выбрать время и распланировать последние недели и месяцы, дам совет из двух слов: не откладывайте. Если вам 50, и вы собирались задуматься о смерти в 55 лет, не откладывайте эту задачу. И если вам 30 лет, а вы хотели задаться вопросами смерти лет через двадцать, – тоже. Но если смертельно больной человек вынужден жить по ускоренному расписанию, то у здорового нет никаких стимулов хотя бы на минуту опередить график, даже если он составлен с опозданием. В этом наш недостаток, пожалуй, бич.
Не откладывайте. Мой близкий друг, приглашенный на Renaissance Weekend – развлекательное мероприятие специально для самых видных политиков, людей искусства, ученых, промышленников, нобелевских лауреатов и так далее, – рассказывал, что в конце выходных нескольких приглашенных просят произнести перед собравшимися краткую речь. Оратору дают три минуты и ставят одно условие: он должен говорить так, словно сразу после окончания речи умрет. Мой друг уверял, что все речи до единой были захватывающими, а главное – неожиданными. Несомненно, мужчины и женщины, которым выпала честь произносить их, тщательно обдумывали каждое слово, но зачастую самым важным, достойным последней речи оказывалось совсем не то, чего ждут от сенатора, физика с мировым именем, крупного финансиста.
Не откладывайте.
Не хочу сказать, что пример надо брать с меня. Мне предстояла уйма работы. Я совершил множество ошибок. Стремясь сохранять ясность ума, я уже через минуту понимал, что мои мысли блуждают где-то далеко в будущем или в прошлом. Я сердился. Часто плакал. Порой в меня словно бес вселялся. Выполнить задуманное удавалось далеко не с первого раза. Но я ни разу не пожалел о том, что взял под контроль свою жизнь, оставшиеся драгоценные дюймы жизненного пути в последний раз, пока еще мог.
* * *
В чем здесь неточность?
Неужели я всерьез считал, что склада ума, присущего бизнесмену, мне хватит для осмысления высоких истин о смерти и мире в целом и глубочайших вопросов из всех, какие встают перед людьми? Отнюдь. Это было бы самонадеянно. Я никогда не замечал за собой склонности к рефлексии и философствованиям. И если я верил, что деловое мышление пригодится мне на закате жизни (точно так же, как оно приносило пользу, когда я чувствовал себя полным сил, неутомимым и практически бессмертным), то стремление полностью подчинить собственную смерть казалось мне по меньшей мере диким.
Процесс умирания оказался настолько всеобъемлющим и качественно отличающимся от моей прежней жизни, что мне пришлось