Вещи сильнее всего ударили по восприятию Лены. Из мира конвейерного производства и прочего «гарантированного износа» она попала в мир, где абсолютно все делалось вручную и только в одном экземпляре. Здесь не было двух совершенно одинаковых предметов. И все стоило невероятно дорого относительно недельного и месячного дохода. Не существовало таких понятий, как «поносить», «на сезон» и так далее. Вещи покупались на годы, а зачастую на целые поколения, с изначальным расчетом неоднократной починки и последовательной ступенчатой утилизации. Рубашка изнашивалась до состояния «дыра на дыре», затем превращалась в жилетку, жилетка становилась заплатками и платками, и так до тех пор, пока последняя нитка не истлевала или не сгорала в фитильке масляной лампы.
Мастер работал на пару с двумя сыновьями лет десяти или около того. Один точил на старом бруске полукруглую стамеску, которой мастер затем будет выглаживать заготовку будущей миски, выбрав лишнее на станке. Второй как раз начал вырезать из полешка заготовку для ложки, высунув от усердия язык и крепко ухватив нож обратным хватом от груди.
— Готово, — бросил мастер, не отрываясь от работы.
— Белое дерево? — на всякий случай уточнила Елена.
— Белее некуда, подай.
Последнее относилось уже не к ней. Ученик, что выстругивал большую поварскую ложку, отложил полешко и достал из корзины с готовым товаром двойную церу[7] — навощеную доску для записей из двух половинок, скрепленных шнурками. Лена придирчиво осмотрела изделие. Все было, как положено, основа из белого дуба и затемненный смолой воск, потому что если не темное на светлом, а наоборот, то писать будет невозможно — черточек не разобрать. Восковая поверхность гладкая, залитая в один проход из ковша, а не закапанная со свечки. Отличная работа и очередное напоминание о том, что даже, казалось бы, самые простые вещи на самом деле изготовляются с большими хитростями.
Пришлось заплатить, не торгуясь, полновесную копу, дневное жалование хорошего пехотинца с собственным слугой. Краснодеревщик вообще никогда не торговался. Он просто назначал цену. Не хочешь — не бери. И хотя Лена платила из выданного накануне Матрисой кошеля за казенное имущество для Аптеки, сердце екнуло.
Минус одна забота. Дальше следовало прикупить кое-каких травок, чтобы перетереть их к вечеру. Лена прошла мимо обувщика, одного из трех, что обували все Врата. Печально полюбовалась на свою мечту — парадные кожаные сапожки. Подмастерье, старательно выплетавший травяные стельки, поймал ее грустный взгляд и вместо того, чтобы отпустить привычную скабрезную шутку, понимающе вздохнул. Он вообще был только в чулках с подшитой подошвой, обычное дело для селян и бедняков.