Зенек тоже взглянул на солдата. Тот размеренным шагом ходил перед воротами: три шага — поворот назад, три шага — поворот назад.
— Специальное формирование для борьбы с лесными бандами. Здесь одни коммунисты, — информировала его Хелька шепотом, хотя улица была пуста.
— Откуда ты знаешь? — спросил он равнодушно.
— Люди все знают.
В этот момент над бараками раздались звуки трубы. Играли подъем. В чистом воздухе звуки разносились далеко. Потом по казарменному плацу затопали сотни ног.
Дошли до Саксонского сада, присели на лавку, еще мокрую от ночной росы. Хелька взяла его за руку:
— Нам нужно поговорить, Зенек. Так продолжаться не может…
— Как?
— Я здесь, ты там. Я тоже хочу жить, как другие женщины. Хочу иметь мужа, дом, детей…
Он молча кивнул.
— Слышишь? Ведь я уже не девчонка! Все обманываешь меня, тянешь время, не можешь решиться. Ведь так ты вгонишь себя в гроб! Ходишь как снятый с креста, на людей смотришь как на волков.
— Чего ты хочешь от меня?
— Чтобы ты наконец решился и сказал, согласен ли сыграть свадьбу.
— Что ты так спешишь?
— Спешу или нет, но это слишком долго тянется. Люди уже надо мной смеются.
— Смеются? Потому что я хромой?
— Перестань! Я не об этом говорю! Смеются, что ты не хочешь жениться на мне.
— Людей стыдишься? Когда-то это тебя не беспокоило.
— Это было давно. Зенек, ты меня не обманываешь?
— Нет.
— Тогда разговаривай со мной как с человеком. Если ты имеешь в виду то, что было раньше, то это я тебе уже, кажется, объясняла. А если ты считаешь, что я лгу…
Зенек чувствовал себя усталым, разбитым. В голове какая-то пустота, не хотелось говорить. Внезапно он вспомнил маленькую Ханю и резко встал с лавки:
— Я должен ехать, Хеля! — Он поцеловал ее в щеку. Она прильнула к нему. — Должен… Боюсь, как бы дома чего не случилось. А обо всем этом мы поговорим. Приезжай в воскресенье. Сегодня у меня голова не работает.
Она проводила его на станцию и подождала, пока отошел поезд.
По мере приближения к дому беспокойство все сильнее охватывало Зенека. Он одним из первых соскочил с поезда и подошел к стоявшему на перроне милиционеру из Жулеюва:
— Добрый день!
Тот посмотрел на него удивленно.
— В деревне спокойно?
— Пока ничего не случилось.
— Два дня меня не было дома, а теперь такие времена…
— Верно, времена нелегкие…
— Ну, спасибо. До свидания.
Люди работали в поле: убирали остатки овса и ячменя, косили по второму разу клевер. Кругом царила тишина. Зенек шел не спеша и только теперь, когда уже успокоился, начал думать о своем разговоре с Хелькой.
* * *
После престольного праздника все чаще стал заглядывать к Станкевичам Тымек Сорока. Встречали его без особой радости. Он много пил, напившись, становился злым и задиристым. Бронка молчала, не отвечала на его явные ухаживания. Только Зенек изредка болтал с ним. Однако Тымек упорно просиживал у них целые вечера, а потом, разочарованный и огорченный, шел в какую-нибудь из жулеювских пивных и пил там, пока не валился с ног. Он не жаловался ни на кого, не клял свою судьбу, иногда только, пьяный, возвращаясь нетвердой походкой домой, бормотал ругательства в адрес Бронки, ее родителей и Зенека. Переждав несколько дней, он снова шел к Станкевичам, не отрывал глаз от стройной фигурки Бронки и вздыхал. Раньше Тымек не осмелился бы даже мечтать о ней. Ведь она была одной из самых красивых девушек в деревне, а он, со своими кривыми ногами и прыщавой физиономией, не мог считаться даже симпатичным. Однако теперь, когда с ней случилось такое несчастье, Тымек полагал, что она с благодарностью должна принимать его ухаживания. Кто же ее теперь возьмет с ребенком?