— Молчи! Ты это отцу?!
— А что? Может, ударите? Попробуйте!
— Да я и не собираюсь бить тебя. Ведь я добра тебе желаю… Сынок, — добавил он.
Зенек с удивлением поднял глаза: никогда еще отец не говорил так. Минуту он смотрел на отца и вдруг припал к его руке.
— Да что ты, Зенек! Что с тобой? С ума сошел? — Старик Станкевич неловко пытался вырвать свои руки из рук сына. — Успокойся! Ведь ты уже взрослый.
Они присели на порог и долго беседовали.
— Видите: капралом сделали, — говорил Зенек. — А перед войной в армию вообще не брали: куда тебе, говорили, с такой ногой! Теперь же меня уважают. Храбрый, говорят. Сначала-то я побаивался, но теперь уж — нет.
— Ты, Зенек, береги себя. Ты ведь у меня один. Не дай бог, что…
— Да я, отец, и так остерегаюсь. Не ребенок ведь.
За ужином мать поглядывала на них подозрительно, а они улыбались друг другу и заговорщицки подмигивали. Старуху разбирало любопытство, но на все ее вопросы Станкевич отвечал, как обычно:
— Не твое дело.
С этого дня Зенек стал полноправным членом семьи. Он рубил сечку, ходил за скотиной, помогал отцу приводить в порядок инструмент для летних работ и лишь временами тоскливо поглядывал в сторону реки.
А река этой весной тронулась поздно, только на пасху, но зато споро и весело. В один день она вскрылась, а на третий день в быстрой воде лишь кое-где поблескивали едва заметные льдинки. И снова, как и каждой весной, вода подступила почти к самой хате Станкевичей. И как всегда, кричали чайки.
Облаченный в белую ризу ксендз Голашевский повернулся к собравшимся в костеле прихожанам и, осенив их широким крестом, провозгласил:
— Христос воскрес из мертвых!..
Тотчас же загудел орган, ему вторил гнусавый голос органиста:
— Смертию смерть поправ…
И весь костел всколыхнулся от мощного хора. С правой стороны, где были в основном женщины, пение звучало высоко, звонко, а с левой, где стояли мужчины, звук шел глухой, как из бочки.
Зенек пел молитву так громко, что на него оглядывались. Среди женщин он заметил приодевшуюся Хельку и не менее нарядную Ирену с выпирающим животом. Как бы почувствовав на себе его взгляд, Хелька раз-другой обернулась и непроизвольно придвинулась к молодой жене Франчука.
Зенека это покоробило: он не мог видеть их вместе. Он взглянул в сторону двери и заметил, что от нее протискивается молодой Малькевич, по прозвищу Мокрый. Подойдя к Матеушу, он, вспотевший и возбужденный, громким полушепотом сказал ему на ухо:
— Матеуш! В Друче гитлеровцы! Из Травников пришли! Жгут все! Стреляют!
Лицо Матеуша на мгновение окаменело. Он стал пробираться к двери. Люди расступались перед ним. Те, кто услышал слова Малькевича, потянулись вслед за Матеушем, а в следующее мгновение случилось то, чего Матеуш больше всего опасался, — кто-то на весь костел крикнул: