— Ты домой, браток? — протирая очки, глухо спросил Трофимов. — Передай жене мое уважение. Вернусь, приду с визитом.
— Нет, мне еще надо завернуть в ЧК. По нашим сведениям, старший сын Хажисултана Затман уехал в Оренбург. Пошлю туда шифровку, чтобы оренбургские чекисты установили слежку… А вот вам, Николай Константинович, пора ложиться.
— Нет, я еще поработаю часок.
Загит стоял до тех пор, пока в кабинете на втором этаже не зажглась настольная лампа под зеленым абажуром, потом потер рукавицей зябнущий нос и зашагал через площадь к трехоконному домику.
Тоски он не испытывал: хотелось курить, есть, но чувствовал себя Загит бодрее, чем днем, чем накануне, и, посматривая на острые, покалывающие глаза звезды, с задором повторял:
— Наша возьмет!.. Наша возьмет!..
Трое суток добирался по зимней дороге, по руслам замерзших рек, по лесным и степным буеракам Трофимов в кибитке, запряженной тройкой поджарых, но бойких лошадей. По ночам вдалеке зловеще сверкали волчьи глаза, и ямщик, и вестовой на всякий случай гулко стреляли во мглу из винтовок, а Трофимов думал, что вольготно живется сейчас волкам — еще не все трупы захоронены на полях недавних сражений.
Стерлитамак, бывший уездный городок Уфимской губернии, теперь жил по-столичному: по улицам скакали верхоконные ординарцы со срочными депешами; в кошевках, обитых алым бархатом, раскатывали высокомерные начальники всех степеней, снисходительно посматривая на прохожих; на заборах висели пестрые афиши, приглашавшие жителей на митинги и на концерты башкирских музыкантов.
Скромным, неприметным пешеходом на улицах столицы был Трофимов. Он быстро дошел до здания Башревкома, узнал от дежурного, где кабинет Юмагулова, поднялся на второй этаж. Секретарь придирчиво осведомился у Николая Константиновича, откуда он, по какой надобности хочет попасть на прием к Юмагулову, проверил мандат и командировочное предписание.
В кабинете прозвенел звонок, секретарь исчез за дверью, тотчас же вернулся и сухо сказал:
— Прошу.
Трофимов вошел в большую, с пятью окнами на бульвар, комнату, оклеенную пестренькими обоями. Вдоль стен стояли стулья и кожаные кресла. Полукруглый стол был покрыт зеленым сукном. Вдалеке за письменным столом сидел мужчина лет тридцати, в сером костюме, белой крахмальной рубашке с черным галстуком. Широкие черные брови его внушительно нависли над серыми, в тон костюму, глазами, подбородок был самодовольно-округлым, темные усы щетинились.
Не поздоровавшись, даже не кивнув в ответ на поклон по-всегдашнему вежливого Трофимова, он ткнул рукою в ближнее кресло: