— Ас чего мне начинать?
Трофимов лукаво улыбнулся.
— Если килен не против, то я бы хотел уже через неделю работать с тобою в Кэжэне.
Лицо румяной Гульямал уныло вытянулось.
— Следовательно, опять разлучаться?
— Ну, зачем разлучаться? Переезжайте сюда. Квартира имеется, теплая, с мебелью.
Гульямал вздохнула, закручинилась, но отрицательно покачала толовою.
— Я не могу переехать. Если кэйнэ тронуть с места, она рассыплется. А я должна школу открыть в ауле, детей учить.
Молчание затянулось.
Хисматулла вспомнил, как утром Гульямал осуждала Назифу, отпустившую Загита в Стерлитамак. «Мужчина, связанный женою, похож на стреноженную лошадь!» — невольно подумалось ему.
— Как же нам поступить, килен? — спросил Трофимов.
— Известно, как… — Гульямал, стараясь скрыть огорчение, с трудом улыбнулась. — Семья не должна мешать коммунисту. Если велит советская власть и партия, переезжай в Кэжэн! Не за горами же кантон! Соскучишься — приедешь!
— Да я пешком к тебе на ночку прибегу! — горячо воскликнул Хисматулла, любуясь раскрасневшейся от волнения женою.
Гульямал вспыхнула.
— Вот уже бесстыдник, так бесстыдник! Это ты, наверно, в Сибири научился так говорить!
— А ты так и не переедешь? — мягко спросил Трофимов.
— Нет, Николай Константинович, не получится. У меня в ауле кэйнэ и школа, — отрезала Гульямал. — Ну, агай, беседуйте здесь о партийных делах, а я опять схожу к Назифе, помогу ей с ребенком и пеленками. — Она дружелюбно улыбнулась Трофимову, призывая не пенять за неуступчивость, шутливо потрепала мужа за хохол на затылке и ушла, властная, сознающая свое достоинство и свою женскую прелесть.
Проводив ее, Трофимов сказал Хисматулле с ненавязчивой деликатностью:
— Хорошая у тебя, браток, жена. Завидую!..
Весна сильно запаздывает: в лесу белым-бело, не прилетели перелетные птицы, обычно возвращавшиеся на Урал из жарких стран в марте. Воробьи, которым и мороз не помеха, не унывают, копошатся в навозе на дороге, выискивая зерна овса. Вот два задиры воробья поссорились, сцепились, треща, растопырив крылья, взялись тузить клювами друг друга, но через минуту, устав, разлетелись в разные стороны… Загит вышел из саней размяться, пошел по укатанной дороге. На сосну у дороги прилетел черноголовый дятел, вонзил когти в шероховатую кору, пошел вверх по стволу, долбя, выковыривая из трещин червяков и личинки. Жизнь леса была еще по-зимнему бедной, но восхищала и вдохновляла Загита, прожившего последние годы в дикой спешке, не умевшего выкроить день-два для отдыха, прогулки в лес. Даже в дороге он обычно беспробудно спал, словно наверстывая бессонные ночи, проведенные на заседаниях, в кабинете ЧК.