— Слава богу, что женился на Гульямал, что в кантоне работает! — засиял Загит. — Я к нему побегу!..
И выскочил из дома на грязную улицу, пошел быстрым шагом по тропке к базарной площади.
Назифа даже не обиделась: за этот год она уже привыкла к таким выходкам мужа и оправдывала его — коммунистам, мол, иначе жить по нынешним временам невозможно.
В кабинете Трофимова сидели Хисматулла и Кулсубай.
Загит сначала подал руку Николаю Константиновичу, как старшему другу и наставнику, потом поздоровался за руку с Кулсубаем из вежливости, а затем обнял Хисматуллу с восклицаниями, стонами, с поцелуями, все еще не веря, что друг закадычный вернулся с фронта.
— Ой-ой, у меня же рана не зарубцевалась! — с притворным ужасом завопил Хисматулла.
— Прости, прости… Значит, отвоевался?
— Какое! Начинаю воевать!.. — Хисматулла красноречиво указал на Трофимова.
Но Николай Константинович не улыбнулся, а Кулсубай, обычно бурно-горластый, молчал. Загит вопросительно взглянул на Трофимова.
— Да, Загит, опять новости невеселые, — кивнул Николай Константинович. — А мы-то с Хисматуллой радовались здесь, что все утряслось и начинается мирная жизнь… Двадцать пятого апреля Польша объявила войну Советам. Фронт растянулся от Припяти до Днестра.
— А я в отпуск приехал! — разочарованно протянул Загит.
— И Кулсубай-агай тоже в отпуск приехал, — сказал Трофимов мрачно.
— Нет, мне не себя жалко, мне Назифу жаль! — вырвалось у Загита, он сморщился и отошел к окну.
— Я из Оренбурга приехал, наш полк расформировали, а теперь, как видно, будем его сформировывать, — объяснил Кулсубай.
— Я твой первый доброволец! — со злостью произнес Загит. — Воевать так воевать! Пока не перебьем белогвардейцев и интервентов, все едино спокойной жизни не жди!
— Молодец! Молодец, джигит! — пробасил Кулсубай, охорашивая бороду. — За это люблю! До твоего прихода к Михаилу… товарищу Трофимову говорил, что ты не утерпишь, уйдешь на фронт. Правда? Правда? — В нем постепенно пробуждалась природная крикливость. — Хисматулла-кустым болен, пусть лечится и работает в кантоне. А Загит крепкий, как медведь! Перебьем всех супостатов, всех чужестранных врагов и вернемся с победой! Тогда начнем землю пахать!
Трофимову хотелось сказать, что у Загита крохотный ребенок, но он остерегся. И правильно сделал — Загит бы крепко обиделся.
— Айда, кустым, готовься к походу! — все громче, все воинственнее говорил Кулсубай. — Мои джигиты седлают коней!
— Ты же, агай, хотел на прииски заехать, — напомнил Хисматулла.
Кулсубай сжал в кулаке бороду.
— Боюсь! — вдруг признался он, сокрушенно вздыхая. — Боюсь взглянуть на могилы Сары и сына, на могилы убитых дутовцами старателей, на разоренные белыми шахты, заводы, поселки! Чувствую себя виновным, что не уберег! О-о-о, какая беда, тоска!.. И дума, что я виноват, преследует меня день и ночь!