— Ложись, агай, утро вечера мудренее… Водку всю выпили, теперь самое время почивать.
…Султангали с наслаждением растянулся рядом с пышной, жаркой женою.
— Спишь?
— Нет, я все слышала, — шепнула жена, положив голову на его грудь. — Боюсь я… боюсь! Нигматулла-бай недоброе замыслил. Собьет он тебя с пути.
— Не болтай! — рассердился Султангали. — У меня имеется своя голова. Возможно, что и от Нигматуллы перепадет какая-либо польза. Зачем же отказываться от золота?
Жена не спорила, повернулась на бок и безмятежно заснула. Дверь из горницы хозяин не закрыл и буквально через минуту услышал шлепанье босых ног по половицам — гость тихонько прошел за печку, где на широкой лавке спала служанка.
— Агай, уходи, хозяева проведают — выгонят меня, — замирающим голосом бормотала она. — Да и на что мне твое золотое колечко? Как я с ним покажусь на людях?..
«Сколько ж у тебя золота, если ты в карманах кольца носишь?» — прикинул в уме Султангали.
Нигматулла дышал тяжело, прерывисто, всхрапывая, — служанке, видно, колечко понравилось.
«Слава аллаху, что ее муж уехал вчера на кэжэнский базар! Она промолчит, да и я ввязываться не буду, — хозяин думал лениво, уже засыпая. — А вести себя надо осторожнее, в этом жена права. Вот Нигматулла — из князи в грязи, как говорят русские… Ошибусь я раз-два, и запросто лишусь всего добра. Время смутное, сколько властей сменилось в кантоне: красные, чехи, дутовцы, колчаковцы, зеленые, башревкомовцы, джигиты Хажисултана, опять красные. В одно и то же время в Кэжэне конвойная рота и милиция идет за Сафуана и Нигматуллу, а чекисты, рабочие дружинники, оренбургские красные казаки — за моего старшего брата Загита. Такая заваруха никому не сулит пощады, всех, и правых, и виноватых, сметает железной метлою на свалку… Загит в чести, ходит начальником, а живет впроголодь, одежонки приличной нету, ни денег, ни вещей, ни скота не нажил, а работает день и ночь. Богачей ненавидит! Из зависти, что ли? С малых лет он такой бестолковый. Ну, выбился ты в начальники, так помоги мне, брату родному, не сводному, дал бы со склада муки пудов двадцать — тридцать, так я бы наменял и скота, и вещей, и золотишка, хватило бы тебе, братец, и мне бы осталось изрядно… Гайзулла выламывается, святоша, защитник бедных, штанов добротных не имеет, а толкует на сходке о милосердии… Хисматуллу в Сибири подстрелили, но не подох, теперь забирает в руки вожжи от всего кантона…»
Султангали неизменно ценил Нигматуллу за ловкость, оборотистость, наглость, стяжательство, но этой ночью и в нем разочаровался: говорит о борьбе за святую веру, за Башкортостан, а сам в чужом мусульманском доме лезет к служанке.