Все в камнях речное дно.
Мы сражаемся, не зная,
Где погибнуть суждено.
Нигматулле песня понравилась.
— Ишь, и конокрад, и поэт! А откуда он родом? Из аула Балышлы?
— Может, и оттуда, — уклончиво ответил старик.
— А ты в Балышлах бывал весною?
— Ясное дело! Кто же поедет туда, кроме меня?
— Не приходилось встречать Унасова?
— Это Хажиахмета? Знаю! Видел!..
— Как бы с ним повидаться? — закинул удочку Нигматулла.
— А он тебя сам найдет, — заверил ездока старик.
И верно, в полдень к тарантасу выехал из березника всадник, поперек седла обрез, на боку сабля и револьвер, молча, испытующе посмотрел на Нигматуллу, повернул коня и так же молча ускакал.
У Нигматуллы по спине пополз озноб от страха, он тронул ямщика за плечо, но тот неопределенно хмыкнул в бороду и остановил лошадь.
— Чего ты?
— Сейчас пожалует наш турэ.
— Какой турэ? Говори толком.
— Обыкновенный турэ — Унасов Хажиахмет.
Ожидание тянулось бесконечно, вспотевший Нигматулла усердно вертел головою, вглядываясь в даль. Джигиты в бешметах, с винтовками, вынырнули справа, из оврага, окружили тарантас. Старший, с приплюснутым носом, видимо переломанным в драке, с круглой бородкой, на коне рыжей масти, дружелюбно поздоровался с ямщиком, кивнул на съежившегося Нигматуллу:
— Кто такой?
Многоопытный старик владел деликатным обхождением:
— Рад видеть тебя в добром здравии, эфенде!.. Вчера ездок был нашим. Теперь не ведаю… Сам спроси!
— Ты кто? — грубо спросил Нигматуллу всадник.
— Ассалямгалейкум, Унасов-эфенде! — без предисловия вскричал Нигматулла, расплываясь в сияющей улыбке.
— Вагалейкумсалям! Откуда ты меня знаешь?
— Слухом земля полнится.
— Как звать?
— Нигматулла. Из Сакмаева. Сын Хажигали-карта.[53]
Унасов обрадовался, спрыгнул с коня, принял в свои ладони руку Нигматуллы, поклонился.
— Так бы сразу и сказал!.. Сын моего друга Хажигали-агая? Ха-а-ай, отчаянным джигитом был твой отец, не уступал в смелости самому Бейешу. Ха-а-а-ай, сколько табунов мы с твоим отцом похитили!.. А тебя какими ветрами принесло в наш край?
— Приехал за умным советом, эфенде! — с привычным лицемерием застонал Нигматулла. — Враги сживают со свету. Ищу защиты и помощи.
— Тогда айда ко мне в дом, рахим ит![54] Поехали! Сперва по нашему обычаю пообедаем, а потом поговорим.
Жил Хажиахмет не в ауле, а в сторожке лесника, у говорливого ручья, резво бегущего сквозь лесную чащу. Дом был обнесен высоким забором. Ворота открыл горбун с коричневым шрамом на лбу, с бельмом на глазу; кланялся он подобострастно, мычал от усердия.
— Здравствуй, медведь Урала! — сказал Хажиахмет, слезая с седла.