— Ложь! Наглая ложь!.. Я интернационалист, я ленинец!
— Ближайшие дни покажут, какой вы интернационалист, — пригрозил Мансыров.
— Не пугайте!.. Куда вы послали отряд Поленова? Но ведь здесь Кэжэн, а не Бурзян-Тангаурский кантон.
— Значит, и у вас есть националистические банды!
— Чепуха! Опять вранье! Никакой валидовской банды у нас не было и нет! И не верю я, что в Бурзян-Тангаурском кантоне у валидовцев армия в три тысячи сабель!.. Предупреждаю, что Поленов авантюрист! Немедленно отзывайте его в Стерле.
В комнату вошел, запыхавшись, Поленов, размахивая револьвером, подозрительно уставился на Хисматуллу, потянулся к телефонной трубке.
— Вот он, явился! — успел сказать Хисматулла. — Поговорите-ка с ним, товарищ Мансыров…
У Поленова на скуластом лице появилось умильное выражение, и телефонную трубку он взял бережно, двумя пальчиками, как стеклянную.
— Уважаемый товарищ Мансыров?.. Приветствую, приветствую!.. Да, навожу порядок!.. Да, уничтожаю бандитов и националистов! Да, враг от нас не уйдет!.. Почему не двигаюсь в Бурзян-Тангаурский кантон?.. Слушаюсь! Сегодня же выступлю в поход. А относительно Хисматуллы Хуснутдинова, то имейте в виду, товарищ Мансыров, что он привез из Сибири два пуда золота, украденного в государственном банке… Да, сведения верные, от брата доблестного комиссара Загита Хакимова…
Пораженный наглостью, Хисматулла успел лишь прошептать: «Гадина!», а Поленов уже вышел на крыльцо и трубно прокричал:
— Товарищи красноармейцы! Башкирское советское правительство выразило нам благодарность за самоотверженное выполнение приказа. Теперь мы должны выехать в Бурзян-Тангаурский кантон и уничтожить там бандитов. По коня-а-ам!..
Хисматулла схватился за голову: «Что он еще натворит в Бурзяне!..»
Разнеслись слухи, что Трофимова отзывают на постоянную работу в Москву. Приехавший в Стерлитамак по вызову обкома партии Хисматулла рано утром прибежал к Николаю Константиновичу на квартиру, поднял с постели. Друзья крепко-крепко обнялись.
— Что это за провокационные сплетни, Николай Константинович?.. Говорят, что уезжаешь в Москву. Скажи, ради аллаха, что это за глупая болтовня?
— Правду говорят, браток!
— Как так? Уезжаешь из Башкирии?
— Подчиняюсь партийной дисциплине.
Трофимову было нелегко покинуть край, с которым сроднился, где работал, где воевал, где, как говорится, умирал и воскресал, где имел братьев если не по крови, то по партии, по революционным убеждениям. С огорчением он повторил:
— Партийная дисциплина!..
Хисматулла упал духом, ему было трудно, почти невозможно представить свою жизнь без Трофимова, старшего друга, наставника. Сколько сил положил Михаил, да, да, тогда еще Михаил, чтобы пробудить в робком башкирском парне, обреченном на прозябание, как все его сверстники, искру революционного сознания, протест против рабского существования, страстное стремление к свободе. Встречи на прииске с этим каторжником, смутьяном, бунтовщиком, как именовали жандармы Михаила, знаменовали для юного Хисматуллы новую полосу жизни, и жизни тяжкой, смертельно опасной, но осмысленной, вдохновенной. С кем теперь посоветуется Хисматулла? К кому придет с сомнениями, с тоскою и радостью?