Я набираю побольше воздуха и шлёпаюсь на стул.
Уф-ф-ф.
Успел.
В углу парты белеет листок с надписью «5В», рядом — бланки: один регистрации и два — для ответов. Поодаль прилёг нелепый квадратик сиреневой бумаги.
Я опасливо поднимаю его и разворачиваю.
ВСТРЕТИМСЯ СРОЧНО В СТАРОЙ ХИМПОДСОБКЕ НА ТРЕТЬЕМ
ГЕККАТА
Она прикалывается?
Я считаю до десяти и обещаю себе больше никуда и никогда не спешить.
Даже если Диана узнала что-то о маме.
Даже если нашла её.
Леонидас стирает минутную стрелку и рисует заново, на пяти.
Наверное, теоретически я успею к Диане и обратно.
М-да?
Но — ещё тупее опоздать, уже придя вовремя в гимназию. Точнее, трансгрессировав — учитывая скорость моего бега.
Да?
Нет?
Господи!
Переваривая в голове эту кашу мыслей, я выхожу из кабинета и поднимаюсь по лестнице — поднимаюсь как можно медленнее, злясь на себя, на Диану, диагностику и весь временной коллапс.
Мелькает пролёт, поворот. В торце коридора пугает опалинами железная дверь. Я приближаюсь, дёргаю ручку, и в лицо пыхает застарелой гарью. Все в подсобке черно от копоти. Под ногами шуршит зола, из-за мутного окна в дальней стене едва просеивается солнце.
На этом печальном фоне выделяется… эм-м, Валентин?
Он смотрит разбор «Дюнкерка» верхом на оплавленном холодильнике: белая рубашка застёгнута до ворота; локоть пиджака лоснится от сажи.
Ещё в подсобке заваливается друг на друга троица дистилляторов, и пирамидизируются баночки, колбочки и кюветы, все закоптелые-полопавшиеся от пожара. Маленькие штуки непонятного назначения, большие штуки непонятного назначения — рай для человека с синдромом патологического накопительства.
Ад Вероники Игоревны.
Я глупо оглядываюсь, будто Диана спряталась за огнетушителем с облупившейся краской, и осторожно шагаю внутрь. Вверх взлетает облачко золы, под ногами опасно проминается почернелый паркет.
— Чё-то ты не похож на «Гекату», — замечаю я.
Валентин ставит на паузу видео, смотрит мимо меня подбитым глазом и громко сообщает:
— Упырь в клетке.
Я спотыкаюсь от толчка в спину, и дверь позади с грохотом-скрежетом захлопывается. Снаружи доносится приглушённое ржание.
— Блеск! Очень смешно! — Я без особого толка наваливаюсь на дверь. — Поймали, типа.
Железный лист даже не прогибается под моим весом.
— Нравится, сын мой? — говорит Валентин. — Когда над тобой стебутся?
Поначалу я не понимаю, о чём речь, но через пару секунд картинка складывается: «Сушисклад», счёт, туповатая официантка.
Ну да. Не стоило так делать.
Но хотелось же?..
— В этом городе ни у кого не осталось чувства юмора?
— Ну вот, сын мой, и я «прикололся».