— Прости?
— Потому что один не умеет держать микрофон, другой снимать, а третья спрашивает по бумажкам.
Лицо Валентина напрягается, он шагает ко мне и поворачивает телефон для портретной съёмки.
— На канале, — несёт меня, — где «Православное» только в названии. Да через год про вас никто не вспомнит! Лучшее, чё вас ждёт — это работа на Летяжевской да походы в церковь — не от веры, а так, блин, по привычке или от безысходности… потому что иначе остаётся только тупить перед телефоном или жрать борщ. Повезёт, если вы не сопьётесь до тридцатника… хотя нет, скорее, раньше вы вышибете себе мозги, потому что другой дороги из этого города нет. Нет!
Я с шумом захлопываю рот. Меня трясёт, сердце долбит в рёбра, как в барабан, и волнами огня накатывает раздражение.
— В прямом эфире перед нами выступил… — Голос Валентина истончается, но он берет себя в руки и продолжает увереннее: — Перед нами в последний раз выступала закатившаяся звезда гимназии в физико-химических науках… Она даже не догадывается, — Валентин подходит ещё ближе, — что сети может не быть, а wi-fi будет. Попрощаемся с этим дурачком в ПРЯМОМ эфире: прощайте, Артур Александрович, про…
Пол с треском проваливается под Валентином, вверх взлетают сажа, щепки, пыль. Лицо его искажается от испуга, он дёргает застрявшей ногой, но межэтажное перекрытие проседает ещё больше и утягивает за собой.
Меня бросает в жар и в холод одновременно, инстинктивно я протягиваю руку.
— Уйди! — отталкивает её Валентин. Он так сучит конечностями, что роняет в дыру и айфон, и мелочь из карманов. Меня становится смешно, я с силой хватаю Валентина за грудки, тяну на себя. Серебряный крестик выбивается из-под его рубашки и больно ударяет по моей скуле.
— Да не дёргайся! — Я ржу и тащу, тащу Валентина — как пробку из бутылки.
Вот пробка понемногу выкавыривается из пролома, вот встаёт на карачки и переползает к обгорелому холодильнику.
Глаза у Валентина круглые, с монету. На меня он не смотрит — только на свои рваные джинсы, от которых тянется багровая россыпь.
Когда смех во мне выдыхается, я отряхиваю руки и приближаюсь к провалу в полу.
— Ау? Кто-нибудь? Позовите охранника к старой химподсобке!
Тишина.
— Спасибки, блин, за понимание!
Валентин достаёт платок с синими васильками и боязливо вытирает кровь с ноги. Лицо его белеет, мертвеет, словно щиколотку пробовало на вкус чудовище из другого измерения.
— Радуешься? — неестественно высоким голосом спрашивает он.
Я молча, чтобы ещё больше позлить его, оглядываюсь на дверь, на окно. На пол. Если идти, то вниз, напролом.