— Ну, по… думалось?..
Диана замирает в позе канатоходца и без выражения, устало смотрит на меня.
— Кто вот мог звонить? — осторожно спрашиваю я и поддеваю мыском горку песка, багряного от вечернего солнца.
— Да Боже ж ты мой…
— Одно сло…
— Чел. — Диана хмурится. — Прекрати. Пердеть. Мне. В мозги. Если ты ещё раз заговоришь об этом, я себе в глаз топор воткну.
— Где ты его возьмёшь?
— Из камней сделаю.
— Ладно. — Я поднимаю руки, сдаваясь. — Фиолетово. Поговорим об этом, когда сама захочешь.
— А если не захочу никогда?
— Тогда я сам.
— О, да, ты же любитель полазить в чужих вещах.
Обоняние не к месту воскрешает запах колготок Вероники Игоревны, и меня бросает в жар.
Нет.
Нет, нет и нет!
— Так правильно, — выдавливаю я. — Помогать людям… Помогать, м-м, друзьям, не знаю… даже если они безголовые курицы, у которых одни лучики говна в голове.
— «Друзьям»?
Я понимаю, что тут подойдёт «а-га», «да» или любая другая утвердительная штуковина, но какое-то упрямство, раздражённое и угрюмое, перехватывает горло.
Диана отводит взгляд, и момент ускользает — не в разговоре ускользает, а внутри меня, в моей решимости, которой и так-то было мало.
Что ж, молодец.
Ка-ак всегда.
Воздух, свежий, солёный, покусывает щёки и пальцы. Наползают сумерки.
Диана поднимает розовый камушек и с досадой швыряет в море. Голыш прыгает по волнам лягухой, и под ним мелькает крохотная тень. Ква-а. Ква-а!
— Злишься? Что притащил тебя домой?
— Как-то её почту на ноуте открыла. Случайно. — Диана поджимает губы и показывает что-то на переносице. — Даже не читала…
Я приглядываюсь. Белая полосочка?
Шрам?
Меня будто обжигает. Всякое случалось между Фролковой-старшей и Фролковой-младшей, но никогда Вероника Игоревна не поднимала руки на дочь.
— Когда это было?
Диана отмахивается, и я повторяю громче:
— Когда?!
— Не помню. Осенью.
«Осенью», — эхом отдаётся в голове.
Осенью Диана замолчала. Потому что пришёл отец Николай и принялся вести уроки.
Очевидный факт.
Очевиднейший.
Ну все же знают: «безмолвие» Дианы началось из-за уроков отца Николая.
Диана это знает.
Отец Николай это знает.
Я это знаю.
И знаю: всегда существует изнанка. Всегда есть другая причина — куда менее заметная, куда более уродливая и неприглядная, которая не подходит для официальной версии.
— Думала, — Диана прижимает ладонь ко рту, как если бы ощутила тошноту, — она злая или тупая. Но нет, не тупая. Совсем не тупая. Что-то в той почте было. Всё это время там что-то было.
Лицо Дианы заостряется.
Я открываю рот и мысленно говорю: «Давай, посмотрим папку», ибо… ибо это логично. Папка у нас, и знаем мы больше полиции — хотя бы о Новосёловой, — и тупо МОЖЕМ.