– Старому королю, милостью Божией, наследовали законные сыновья. Но когда Артур умер, Европа встрепенулась, всем хотелось урвать кусочек от Англии. Генриху было тогда всего девять. Если бы старый король не протянул еще немного, войны было бы не миновать. Англией не может править ребенок. А если он еще и незаконнорожденный? Господи, дай мне силы! И снова ноябрь!
Слова Норфолка трудно не понять. И смысл последнего восклицания, исторгнутого из самого герцогского сердца, предельно ясен. В прошлом ноябре Говард и Брэндон ворвались в Йоркский дворец, потребовали у кардинала лорд-канцлерскую цепь и вышвырнули Вулси на улицу.
Воцаряется молчание, затем кто-то кашляет, кто-то вздыхает, кто-то – Генри Норрис, не иначе, – смеется. Он, он проговорился тогда, больше некому.
– У короля есть ребенок, рожденный в браке.
Норфолк оборачивается, мгновенно багровея:
– Мария? Эта говорящая козявка?
– Когда-нибудь она вырастет.
– Мы подождем, – говорит Суффолк. – Ей ведь сейчас четырнадцать?
– А лицо с наперсток! – Герцог демонстрирует собравшимся палец. – Женщина на английском троне, уму непостижимо!
– Ее бабка была королевой Кастилии.
– Женщина не может вести армию.
– Изабелла смогла.
– Кромвель, а вы что тут делаете? – спрашивает герцог. – Господские разговоры слушаете?
– Милорд, ваши вопли услышит последний нищий на улице. В Кале.
Гардинер оборачивается к нему, заинтересовавшись:
– Думаете, Мария может взойти на престол?
Он пожимает плечами:
– Смотря кто будет ей советовать. За кого ее выдадут.
– Пришло время решительных действий. Половина европейских крючкотворов корпит над бумагами Екатерины… Та диспенсация. Эта диспенсация… В английской записано так, в испанской эдак. Плевать. Дело уже не в бумажках.
– А из-за чего спешка? – спрашивает Суффолк. – Ваша племянница понесла?
– Нет! А хорошо бы. Тогда ему пришлось бы что-то предпринять.
– Что? – спрашивает Суффолк.
– Понятия не имею. Пожаловать себе дозволение на развод?
Шарканье, ворчание, вздохи. Кто-то смотрит на герцога, кто-то – себе под ноги. Все здесь хотят, чтобы желание короля исполнилось. От этого зависит их жизнь и будущее. Он видит впереди их путь: извилистая тропа вьется по равнине, горизонт обманчиво чист, равнину пересекают канавы, нынешний Тюдор – лицо и одежда заляпаны грязью – ловит ртом воздух.
– Тот добрый человек, что вытащил короля из канавы, как его звали?
– Мастера Кромвеля заботят деяния простолюдинов, – сухо роняет Норфолк.
А он и не думал, что они помнят. Однако Норрис говорит:
– Я знаю, его звали Эдмунд Моди.
Жаль, что не Мадди