– Мне нужна должность, леди Кэри. Мало быть советником – мне нужен официальный пост при дворе.
– Я ей скажу.
– Я хотел бы пост при сокровищнице. Или в казначействе.
Мария кивает:
– Она сделала Тома Уайетта поэтом. Гарри Перси – безумцем. Наверняка у нее есть какие-нибудь соображения, что можно сделать из вас.
На третий или четвертый день парламентской сессии Томас Уайетт приходит с извинениями за то, что в Новый год поднял его до зари.
– У вас есть полное право на меня сердиться, но я прошу, не надо. Сами знаете, что такое Новый год. Чашу пускают по кругу, и каждый должен пить до дна.
Он смотрит, как Уайетт расхаживает по комнате, – любопытство, природная подвижность и отчасти смущение не позволяют тому сесть и произнести покаянные слова лицом к лицу. Поворачивает глобус, упирается указательным пальцем в Англию. Разглядывает картины, маленький домашний алтарь, вопросительно оглядывается через плечо; это моей жены, объясняет он, я сохранил в память о ней. На мастере Уайетте светлый джеркин из стеганой парчи, отделанный соболиным мехом, который ему, вероятно, не по средствам, и дублет из рыжего шелка. Глаза голубые, мягкие, и грива золотых волос, теперь уже немного поредевших. Время от времени Уайетт подносит пальцы ко лбу, словно еще мучается новогодним похмельем, а на самом деле проверяет, не увеличились ли залысины за последние пять минут. Замирает перед зеркалом – очень часто. Господи, как же меня угораздило. Буянить на улице с толпой. Стар я для такого. А вот для лысины еще слишком молод. Как вы думаете, женщинам это важно? Очень? А если я отпущу бороду, она отвлечет… Скорее всего, нет. Впрочем, наверное, все равно отпущу. Королю борода идет, вы согласны?
Он спрашивает:
– Неужто отец ничего вам не советовал?
– Советовал. Стакан молока с утра. Айва, запеченная в меду, – думаете, поможет?
Только бы не прыснуть! Он старается относиться к ней серьезно, к своей новой роли Уайеттова отца.
– Я хотел спросить: не советовал ли вам отец держаться подальше от женщин, которые нравятся королю?
– Я держался. Помните, ездил в Италию? Потом еще год был в Кале. Сколько можно держаться подальше?
Вопрос из его собственной жизни. Действительно, сколько можно? Уайетт садится на скамеечку, упирается локтями в колени, стискивает пальцами виски. Слушает биение собственного пульса, смотрит отрешенно – может, сочиняет стихи? Поднимает голову.
– Отец говорит, после смерти Вулси вы самый умный человек в Англии. Так, может быть, вы поймете, если я скажу – один-единственный раз, и повторять не буду. Если Анна не девственница, то я тут ни при чем.