Он наливает гостю вина.
– Крепкое, – говорит Уайетт, опустошив бокал. Смотрит через стекло на свои пальцы. – Наверное, надо сказать все.
– Если надо, скажите сейчас и больше не повторяйте.
– А за шпалерой точно никого нет? Кто-то мне сказал, что среди слуг в Челси есть ваши люди. В наши дни нельзя доверять даже собственной челяди – повсюду шпионы.
– Скажите, когда их не было, – говорит он. – В доме у Мора жил мальчик, Дик Персер, сирота, которого Мор взял из гильдии. Не могу сказать, что Мор сам убил его отца – только посадил в колодки и бросил в Тауэр, а тот возьми да умри. Дик сказал другим мальчикам, что не верит, будто в церковной облатке присутствует Бог, и Мор приказал выпороть его перед всеми домашними. Я забрал Дика сюда. А что еще оставалось? Я готов взять любого, кого Мор будет притеснять.
Уайетт с улыбкой трогает рукой царицу Савскую, читай – Ансельму. Король подарил Кромвелю шпалеру Вулси – в начале года, в Гринвиче, заметил, как он здоровается с ней взглядом, и спросил с мимолетной усмешкой: вы знакомы с этой женщиной? Был знаком. Он объяснил, повинился. Не важно, ответил король, за каждым из нас есть грехи молодости, на всех не женишься… И добавил, тихо: я имел в виду, что она принадлежала кардиналу Йоркскому; потом – резче: вернетесь домой, приготовьте для нее место, она переселяется к вам.
Он наливает один бокал себе, другой – Уайетту, говорит:
– Гардинер поставил у ворот своих людей, смотреть, кто входит и выходит. Это городской дом, не крепость – но если сюда заберется кто-нибудь, кому здесь быть не след, мои домашние с удовольствием его вышвырнут. Мы все не прочь подраться. Я бы предпочел оставить свое прошлое позади, да не дают. Дядя Норфолк постоянно напоминает, что я был простым солдатом, и даже не в его войске.
– Вы так его называете? – Уайетт смеется. – Дядя Норфолк?
– Между собой. Однако я могу не напоминать, что сами Говарды думают о своем положении. Вы росли по соседству с Болейнами и не станете ссориться с Уилтширом, какие бы чувства ни питали к его дочери. Надеюсь, вы ничего к ней не питаете.
– Два года, – говорит Уайетт, – я умирал от мысли, что другой к ней прикоснется. Однако что я мог ей предложить? Я женат, а к тому же – не герцог и не принц. Думаю, я нравился Анне, а может, ей нравилось держать меня при себе рабом. Ее это забавляло. Наедине она разрешала мне себя целовать, и я думал… но вы знаете, у Анны такая тактика, она говорит: да, да, да, а потом сразу – нет.
– А вы, конечно, образцовый джентльмен?
– По-вашему, я должен был ее изнасиловать? Когда она говорит «нет», она не кокетничает – Генрих это знает. А назавтра она снова позволяла себя целовать. Да, да, да – нет. А хуже всего ее намеки, почти похвальба, что она говорит «нет» мне и «да» другим.