– Потрясающе! – восклицает Харпо.
По берегу, где все тоже наблюдают за воздушным боем, прокатываются ликующие крики. По берегу – и по мосткам понтонного моста, по которому сейчас длинной вереницей идут солдаты. Преследователь, не прекращая стрелять, повторяет маневр, но потом уходит вбок, сваливается на крыло и удаляется кругами. Шлейф дыма становится чернее и гуще, и солдаты радостно вопят при виде того, как отделившаяся от самолета черная точка миг спустя превращается в человеческую фигурку, болтающуюся под куполом парашюта.
Все это происходит совсем близко от Пато. Девушка видит, что биплан теряет высоту, снижаясь широкими спиралями, меж тем как утренний ветерок медленно несет парашютиста под белым шелком купола на этот берег. Биплан бесшумно скрывается из виду, и вскоре от него остается лишь черный гриб, встающий на горизонте. Парашютист же приземляется совсем недалеко от того места, где стоит Пато, и она вместе со всеми бежит к нему.
– Его же сейчас растерзают, – повторяет Харпо. – Забьют до смерти.
Подбежавшая Пато видит, что пилот уже отстегнул лямки парашюта и в ожидании расправы пытается выхватить пистолет из кобуры. Он в летном комбинезоне, в кожаном шлеме, в шелковом белом шейном платке и еще не успел снять очки-консервы. Подоспевшие солдаты уже наставили на него стволы винтовок.
– Zurück, Hurensöhne![42] – кричит летчик. – Zurück!
Все на миг замирают, а он, уже ухватив пистолет, водит стволом из стороны в сторону. Рука его дрожит.
– Назад! – повторяет он по-испански с сильным акцентом. – Перестреляю всех!
Угроза лишь ненадолго останавливает республиканцев. Грязные и косматые, в выцветших комбинезонах, они являют собой разительный контраст с щеголеватым чистеньким немцем и продолжают подступать к нему, только теперь – чуть помедленней. Лица искажены ненавистью и жаждой мести к тому, кто убивает с поднебесья, не пачкаясь в окопной грязи, не обливаясь по́том. Жгучее желание расплаты и восстановления равновесия. Отомстить за погибших женщин, детей, стариков, чьи бесчисленные фотографии у всех на памяти. За тех, кто погиб под бомбежками в тылу.
– Кончай этого борова! – вопит кто-то.
Вокруг летчика собиралось уже человек двадцать – и Пато среди них. Немец в растерянности наставляет ствол пистолета то на одного, то на другого: палец подрагивает на спусковом крючке. Кажется, уже можно ощутить едкий запах его страха.
– Назад! – повторяет он, и голос его срывается. – Убью!
Угроза сменилась мольбой. Все скопом кидаются на него, вырывают из рук оружие, трясут, колотят кулаками и прикладами. В испуге Пато видит, как срывают с него шлем с очками, – становятся видны белобрысые волосы, выпученные от ужаса голубые глаза. Немец еще совсем молод и, видно, был хорош собой, пока прикладами ему не разбили нос, не рассекли бровь, пока изо рта не выхлестнула длинная струя крови.