– Как тебе это все видится, товарищ сержант?
Та смотрит на нее, не отвечая, затягивается и щелчком отбрасывает окурок. Снова глядит на вереницу солдат, уходящих по шоссе, и наконец пожимает плечами:
– Победа будет за нами… Не знаю, в этом ли именно сражении, потому что видела, как люди дрались отважно и все равно проигрывали, но в этой войне – точно. Победим, потому что разум и сама История – за нас. Уж в этом-то можете не сомневаться.
Она замолкает, словно спрашивая свой собственный диалектический разум, надо ли продолжать. И диалектика берет верх.
– Бывало и похуже, поверьте мне. И не всегда по вине фашистов. И даже если не брать в расчет козни предателей и заговорщиков, проникших в наши ряды, а просто из-за неумелости, безграмотности, двуличия. И потому так важна роль, которую играем во всем этом мы, коммунисты. Мы – единственная надежная сила, противостоящая анархической вольнице и троцкистам-ревизионистам, играющим на руку врагу.
– Образно говоря, – встревает Роза, – это становой хребет Республики.
– Именно так. А вот, к примеру, ты сама… Почему ты здесь?
– А-а… Я… – отвечает, порозовев от смущения, девушка. – Ну, думаю, это вполне логично. Мой отец был неграмотным каменщиком, членом НКТ. Упал с лесов, повредил ногу, остался хромым. Никого из своих детей в церкви не крестил, а меня назвал в честь Розы Люксембург. Оба моих брата рано пошли работать, а вот меня по настоянию матери отправили учиться. Не хочу, твердила она, чтобы ты была вьючной скотиной, как я и твоя бабка.
– Мудрая женщина была твоя мать.
– Да. По воскресеньям отец заставлял нас разучивать «Интернационал» и «На баррикады» и говорил, что пение – бедняков развлечение. Каждый год мы устраивали маевки, праздновали день солидарности трудящихся. В семь лет я без запинки могла рассказать о борьбе за восьмичасовой рабочий день, историю Сакко и Ванцетти и долго была уверена, что Федерика Монтсени[51] – женщина-тореро, потому что слышала от взрослых, что, когда она выступает, на аренах для боя быков яблоку негде упасть.
– А где сейчас твой отец? – спрашивает Пато.
Тень ложится на лицо Розы.
– Его расстреляли в Бадахосе.
– Вот как…
– Они защищали город и попали в плен к легионерам.
– Сочувствую тебе. А брат?
– Он служил в армии, в Сеуте, когда произошел мятеж. Франкисты его мобилизовали… Ничего больше о нем не знаю.
– Тебе не приходило в голову, что он, может быть, сейчас здесь, воюет против нас?
– Приходило, конечно. Я думаю, он перебежит к нам, как сможет.
– Дай бог ему удачи.
Роза вздыхает тихо и печально:
– Дай бог ему узнать, что я здесь. И воюю.