Со стороны атакующих слышен возглас. Похож на приказ, отданный, как кажется Бескосу, на иностранном языке. Выкрик повторяется, и теперь можно разобрать что-то вроде «харри ап!»[61]. Вроде американцы или англичане.
Интербригадовцы, думает Бескос. Те, которые два дня назад захватили высоту, а потом откатились от нее. Теперь пытаются снова взять. Американцы, французы, русские, китайцы, кого тут только нет… Чужеземцы. Когда два дня назад они с Себастьяном Маньасом пришли на перевязочный пункт, он видел, как таких же вели на допрос, а потом – на расстрел. Держались хорошо, ничего не скажешь. Вот ведь – коммунисты, обученные и оплаченные Россией, однако так же уязвимы, как всякий, кому в потроха всадят пулю.
Наконец с гребня высоты доносится резкое и сухое тарахтенье пулемета.
Ударами кнута хлопают точно направленные очереди, и над головами фалангистов с пронзительным жужжанием проносятся пули, светящиеся следы трассеров, свинцовые шмели со звуком «пак-клак, пак-клак», вздымая фонтанчики пыли и земли, вскидывая в воздух обугленные ошметки кустов, и отчетливей обозначаются фигуры сквозь облако дымовой завесы, которая совсем уже рассеялась. Красные валятся замертво, другие припадают к земле. Начинается ожесточенная стрельба со склона, из-за валунов и скал, находящихся ниже, – и вот бой охватывает уже все пространство.
Свищут – то высоко, то над самой головой – пули, но бывший пастух сейчас, на этом отрезке жизни своей и войны, уже не беспокоится, ибо знает их повадки. Пуля, пролетающая рядом, жужжит громко и коротко. А та, что далеко, – мягче и протяжней, и всегда слышно, когда она попадет куда-нибудь или упадет на землю. Опасней всего рикошет, потому что никогда не знаешь, откуда прилетит. И узнать такую пулю нетрудно – она издает звук дрожащий, вибрирующий, словно дернули струну бандуррии[62].
Так или иначе, пришло время запеть пулям фалангистов, и пусть красные тоже теперь разбираются в их повадках. Бескос неторопливо переносит палец на спусковой крючок, нажимает – и приклад маузера отдачей толкает его в плечо ощутимо и почти болезненно. Едва лишь грохнул выстрел, как Бескос ладонью отводит затвор назад, вгоняет новый патрон в ствол и снова целится. И красный больше не размахивает руками. Он упал на колени и замер, как будто молится. И Бескос вторым выстрелом укладывает его наземь.
Ну, думает он, привычно перезаряжая винтовку, по крайней мере, этот уже козленка у меня не утащит.
В пустоте, оставленной трассами пуль, как будто щелкнули пальцами, а по земле хлестнула многохвостная свинцовая плеть. Вивиан Шерман, пригибаясь, перебегает вместе с интербригадовцами от укрытия к укрытию – ее одновременно одолевают ужас и восторг. Она идет во второй волне атакующих, а метрах в пятидесяти впереди видит первую: солдаты уже карабкаются – или пытаются – по испещренному облачками белого дыма и бурой пыли склону скалистой громадины, которая отсюда, снизу, предстает неодолимой твердыней.