Над норами, отрытыми в каменистой почве, на брустверах, выложенных камнями и – кое-где – мешками с землей, виднеются черные силуэты солдат. Кое-кто спит под шумное дыхание и храп. Порой слышится металлический лязг, кашель, обрывок разговора. Никто не курит – и не потому, что в темноте огонек будет заметен, а потому, что табака нет. В лучшем случае – сухие листья и укроп. Последние настоящие сигареты, которые раздобыл сержант Видаль, обшаривая трупы франкистов – те, что поближе, – Гамбо четырнадцать часов назад поровну раздал солдатам, исключив из дележки офицеров и младших командиров.
Командный пункт – навес, сооруженный из одеяла, натянутого на четыре палки, укрепленных камнями, – находится на обратном скате высоты, в нескольких метрах от хребта, куда не доходит лунный свет. Там сидят политкомиссар батальона Рамиро Гарсия и лейтенант Феликс Ортуньо. Голубоватое пламя карбидной лампы освещает небольшое пространство. И в этом круге света Гарсия с пустой трубкой в зубах читает газету «Аманесер».
Гамбо показывает на бесполезный полевой телефон, стоящий на патронном ящике, который заменяет стол и застелен картой. Рядом кипа сложенных одеял, глиняный кувшин и фельдшерская сумка с красным крестом на боку. На примусе дымится жестянка из-под бензина, где варится суп из трех картофелин, половины луковицы и кости от окорока.
– Ну что – не ожил? – кивает майор на телефон.
Ортуньо – у него усталый вид, покрасневшие глаза – мотает головой. Он температурит уже два дня.
– Нет. Мертвей моей прабабушки.
Лейтенант, который должен сменить Серигота, собирается на дежурство. Гамбо снимает куртку, протягивает ее Ортуньо, а тот, надев, опоясывается ремнем с кобурой и подвешенной сбоку гранатой. Застегивает на запястье браслет часов со светящимся циферблатом – единственных в батальоне.
– Клопов себе оставил, – говорит майор.
– Вот спасибо-то, – лейтенант в улыбке показывает лошадиные желтые зубы. – Мне и своих-то некуда девать.
Гамбо дотрагивается до его воспаленного лба:
– Как себя чувствуешь?
Тот отводит руку:
– Лучше не бывает.
– Тебе отдохнуть бы, Феликс.
– В могиле отдохнем.
– Типун тебе на язык.
Ортуньо уже делает шаг к выходу, но останавливается:
– Что сказать людям, если спросят?
– О чем?
– Сам знаешь о чем… Ты ведь намекал, что нам пришлют подмогу?
Гамбо трет лицо ладонью, и щетина колет ее.
– Не нравится мне, когда врут своим.
– Подумаешь, большое дело! Все врут – и почище гороскопов в «Бланко и Негро».
Комиссар поднимает голову от газеты:
– Намекнуть – не значит соврать.
Гамбо смотрит на него с любопытством.