Вивиан смеется, и зажатая в углу рта сигарета качается вверх-вниз.
– Вот с этим-то и хотят покончить коммунисты.
– Поздно спохватились.
– И я так думаю.
Вивиан глубоко затягивается, медленно выпускает дым.
– Я считаю себя человеком левых взглядов, но мне не очень нравится Сталин.
– Мне тоже.
– Да я помню, как ты и Дос Пассос спорили с Хемингуэем… Чуть до мордобоя не дошло.
– Да-да, – кивает Табб. – Ты же была при этом.
Это произошло в ресторане мадридского отеля «Гран-Виа». Дос, как все называли Дос Пассоса, сказал, что Сталин создает в Испании настоящую Советскую армию, а Хемингуэй ему возразил. Если даже и так, заявил он, мы просто не имеем права бранить его, чтобы не сыграть на руку фашистам. В ответ Дос, друг и переводчик которого, испанец-троцкист Пепе Роблес, был уничтожен коммунистами, высказался весьма нелицеприятно и резко по поводу позиции Хемингуэя. Ни один коммунист не борется за демократию, сказал он. Табб принял его сторону, дискуссия благодаря изрядному количеству выпитого вина едва не переросла в потасовку. С того вечера Хемингуэй не сказал ни единого слова ни Досу, ни Таббу.
– События в Барселоне заставили меня призадуматься, – говорит сейчас Табб. – Я видел, как они истребляют друг друга, и понял, что эту болезнь трудно вылечить. Иногда я думаю – с ужасом думаю, – что только появление диктатора из того или другого лагеря способно будет с этим покончить. И кто бы это ни был, красный или светло-синий, он непременно устроит в стране кровавую баню. И даже после победы резня будет продолжаться еще какое-то время…
В отдалении слышится взрыв. Глухой грохот пришел со стороны невидимого отсюда Кастельетса, где столбы дыма из-за безветрия поднимаются к небу почти отвесно. Вивиан и Табб смотрят туда. Потом англичанин откидывает голову, упершись затылком в подножку машины.
– Знаешь, что сказал мне в Барселоне один старый коммунист – из самых твердокаменных?
– И что же он тебе сказал?
– Сказал: вот когда кончится все это, мы предъявим счет Франко, но не только ему, а Компанису, Агирре и прочим. Тех самых, кого расстреляли бы франкисты, поставим к стенке мы. Пройдет несколько лет, прежде чем все станет как должно быть. Выровняем, сказал он. И еще употребил такое странное словечко – «заподлицо». Стешем все заподлицо.
– Это имеет смысл.
– Да. Если смотреть его глазами – да, имеет. Но только, как ни крути, демократией тут даже не пахнет.
Англичанин, замолчав, сосредоточенно счищает веточкой грязь со своих замшевых башмаков.
– И тем не менее это чудесный народ, – говорит Вивиан.