Панисо еще минуту переводит дыхание. На улице слышны одиночные выстрелы. Запыхавшийся, взмокший от пота, с ног до головы засыпанный кирпичной крошкой и гипсовой пылью, он смотрит на влажные спины бойцов, которые сжимают винтовки с еще не остывшими стволами и выглядывают в патио. Потом выгребает из карманов последние полсотни патронов – и тридцать шесть из них вгоняет в магазин автомата. И второпях неловким движением ломает пополам ноготь большого пальца.
– Что делать будем? – севшим голосом спрашивает Касау.
Панисо, матерясь, посасывает пострадавший палец. Боль адская.
– Что делать? Останавливать, мать их так.
Четверо подрывников сами, без команды, занимают позиции: упирают о подоконники винтовки, одновременно проверяя, сколько у них осталось патронов. Никто не произносит ни звука. Они – из ударного подразделения саперов, и Панисо знает их по именам: Факир, Галан, Суэйрас и Моррасо-астуриец – тот самый, у которого не хватает мизинца на левой руке, а на кисти тюремная наколка. Все четверо в царапинах и синяках, а кое у кого кровоточат или наспех перевязаны и настоящие раны, и никто не собирается бегать больше, чем потребует обстановка. Они сохраняют хладнокровие, потому что люди тертые, нашедшие свое призвание в том, чтобы убивать, а надо – так и умирать. Ольмос предусмотрительно ставит возле каждого из них по новобранцу, а потом показывает Панисо вверх:
– С крыши видней все будет… Вот только надо бы…
– Понятно, – обрывает его Панисо.
Он снимает у него с пояса последнюю гранату, сует ее в левый карман.
– Вот, правильно, уравновесь то, что у тебя в штанах справа.
– Помолчи, а? – Панисо продолжает посасывать больной палец. – Останешься здесь с цыганом и остальными. А если придется отпустить их, крикни мне, но меня не жди – я сам справлюсь.
Ольмос оглядывает его башмаки, потом, наклонившись, выдергивает из носка одного стальной осколок в два пальца длиной.
– Не поранило?
Панисо притоптывает ногой и ощупывает ее:
– Нет. По крайней мере, не больно.
Ольмос отбрасывает осколок и снова показывает вверх:
– Как увидишь, что они близко, – сразу спускайся. Понял? Чтоб не схватили тебя там.
– Не беспокойся, не схватят.
Панисо направляется в коридор, а из него – на лестницу. Он уже поднимается по ступенькам, когда, услышав за собой шаги, оборачивается и видит Рафаэля.
– Ты здесь зачем?
Паренек – лицо у него черное от пороховой гари – нахально улыбается:
– Дедуля, ты мне приносишь удачу.
– Не дедуля, а бабуля, что родила твою потаскуху-мамашу.
На верхнем этаже вместо крыши – только стропила, торчащие крест-накрест, как сломанные ребра. И кажется, что солнце, проникая между ними, печет жарче. Панисо осторожно устраивается у окна, высовывается ровно настолько, чтобы увидеть, что происходит. Патио пусто, если не считать тех двоих, кого накрыло взрывом гранаты. Кровавый след тянется к стене: вероятно, один полз, хотел укрыться под ней – так умирающий бык ищет спасения у барьера арены. Несомненно, выстрелы, которыми его добили, прозвучали из дома, потому что на кирпичной стене остались щербинки от пуль.