Небось и восемнадцати еще не исполнилось, прикидывает Панисо, в последний раз скользнув по убитому взглядом, прежде чем снова взяться за пулемет. И даже Рафаэль не знает, как его звали. Мальчишка – один из многих. И где-то осталась мать. А будущего уже не будет.
Панисо, экономя боеприпасы, бьет короткими очередями – на три-четыре патрона. Внезапно «максим» как будто поперхивается – это происходит уже в третий раз, – давится последним зарядом в патроннике. «Максим» – чудесная машинка, русская до самых кишок, лучший пулемет из всех, какие только Панисо встречал в жизни своей, но слишком долго сегодня он работает без передышки – латунная оболочка охладителя раскалилась и наверняка остатки несгоревшего пороха скопились в газоотводной трубке. А впрочем, кто его знает. Панисо поддергивает ленту, отводит назад рычаг, и ему удается привести патронник в порядок. Стиснув зубы, вновь открывает огонь.
Рафаэль, который подает ленту, держа ее обеими руками, что-то кричит, но Панисо, полуоглохший от непрерывного грохота, почти не слышит его. Тогда паренек показывает куда-то влево, и Панисо, взглянув туда, видит, что франкисты ползком, лишь изредка приподнимаясь, пытаются обойти его с фланга. Подрывник разворачивает в их сторону ствол, дает три короткие очереди, но пулемет снова глохнет. Снова пытается оживить его, но на этот раз, кажется, заело всерьез.
Матерясь себе под нос, Панисо понимает: времени нет. Ни времени, ни места. Разобрать пулемет и устранить неисправность невозможно, а кроме того, кожух так перегрелся, что пули ложатся с большим разбросом. Оглядевшись, он видит, что сопротивление в этой ложбине вокруг танка вот-вот прекратится: бойцы пали духом, многие ранены и почти все остались без патронов, и потому они отступают, а потом убегают к реке, а те немногие, кто остался, примыкают штыки, вытаскивают тесаки, меж тем как справа слышатся теперь вопли атакующих мавров.
Рафаэль не сводит с него глаз: черное от пороховой гари лицо лоснится от пота, фуражка надвинута на лоб. Прежний задор исчез, уступив место растерянности. Он смотрит на Панисо, как щенок на взрослого крупного пса, ожидая от него защиты. Если бы не этот молящий взгляд, подрывник, может быть, не тронулся бы с места, а с ножом в одной руке, с автоматом в другой остался бы тут, дождался мавров или легионеров, как подобает тому, кто мужчина не только потому, что в штанах ходит. Однако по какой-то странной причине – он вообще не из тех, кто ломает голову над сложными вопросами, – этот солдатик, которому всего года на два или три больше, чем старшей дочери подрывника, сумел влезть ему в душу.