В середине февраля Амфитеатров неспешно отправился на восток.
Но тут-то и совершилось ожидаемое и невероятное: революция.
Ссыльный Амфитеатров вернулся в Петроград, о чём было рассказано нами во вступительной главе.
Наступило время больших и честолюбивых ожиданий. Амфитеатров не зря ездил в Таврический дворец. На пятьдесят пятом году жизни бульварный беллетрист имел думу: по-сказочному удариться оземь – и обернуться носителем власти, государственным человеком. Тем более что его друзья эсеры становились всё более влиятельными. В июле новый министр-председатель эсер Керенский начал формировать правительство; пронеслись слухи, что Амфитеатров может получить портфель или, на худой конец, будет назначен послом в какую-нибудь престижную страну, вероятнее всего, в Италию.
Вместо Италии, однако, выпало совершенно другое.
Октябрь 1917 года смешал и перевернул всё.
В гуле событий звучный голос Амфитеатрова потонул, заглох. Наступившая эпоха не сулила ему, коммерческому литератору, ничего хорошего. «Исчезла чистая коммерция», как говаривал один персонаж Ильфа и Петрова. Исчезла и кратковременная свобода слова. Вместо неё – голод, отсутствие работы, страх перед арестом. К лету 1918 года одно за другим были закрыты все оппозиционные издания, в которых сотрудничал Амфитеатров. Надвинулся жуткий призрак красного террора.
В первый раз бывший Московский Фауст был арестован и отправлен на Гороховую, 2 в июне 1918 года, через несколько дней после убийства Володарского. Тогда чекисты хватали кого попало, но, по большей части, скоро и отпускали. Потом были ещё два ареста, последний – весной 1921 года. Во времена военного коммунизма арестован мог быть всякий, и в любой момент дня и ночи. Даже совершенно лояльный новой власти Александр Блок провёл сутки на тюремных нарах в обществе бывшего наркома юстиции левого эсера Штейнберга. Амфитеатров лояльным не был, хотя и открытой борьбы чуждался. Получал даже кое-какие госзаказы на литературные переводы при посредничестве Горького, старинного своего приятеля итальянской поры. Привыкший к благополучной жизни, Александр Валентинович изрядно страдал от голода и собственной ненужности. Да и в большевистских узилищах насмотрелся всякого.
Из очерка А. В. Амфитеатрова «Советские узы»:
«Приговоренного приводят куда назначено, палач-латыш становится рядом с револьвером и командует: «Поверни голову налево» либо «смотри налево», «глаза налево»… Приговоренный машинально повинуется, а латыш стреляет ему в ухо в упор – все кончено!
«К стенке»… «налево»… «в шапке и без вещей»… «ночное освобождение»… Нечего сказать, обогащается русский язык милостью товарищей-большевиков! Жаргон человекоуничтожения, – словно говорят между собою не люди, а черти и бешеные, саркастические мертвецы-вампиры, танцующие скелеты из «Плясок смерти». И это в стране, где еще так недавно прокляли смертную казнь Достоевский, Толстой и Короленко, где протесты против нее покрывали десятками тысяч подписей!»