Дэвид побледнел и сделал шаг вперед, словно порываясь стереть эту недостойную надпись. Нет, бесполезно, совершенно бесполезно! Надпись кричала на весь город, на каждой сколько-нибудь заметной стене, на каждом выступе дома, даже на запасных железнодорожных путях лезли в глаза эти грубые слова, на которые ничего нельзя было ответить. В каком-то дурмане муки и ужаса Дэвид прошел Лам-стрит и вошел в помещение комитета, Вилсон и Гарри Огль ожидали его. Оба видели надпись. Огль от негодования переменился в лице.
– Нет, это уж слишком, Дэвид, – простонал он. – Это слишком гнусно. Мы должны пойти к нему… заявить протест.
– Он будет отрицать свое участие, – возразил Дэвид металлическим голосом. – Ему ничто не доставит такого удовольствия, как то, что мы придем к нему жаловаться.
– Ну тогда, клянусь богом, мы сами сумеем за себя постоять! – сказал Гарри запальчиво. – У меня найдется что сказать о нем, когда я буду выступать за тебя сегодня вечером на «Снуке».
– Не надо, Гарри, – покачал головой Дэвид с внезапной решимостью. – Я не хочу ничего делать из мести.
В последнее время это организованное преследование не вызывало в нем ни гнева, ни ненависти, лишь усиленную душевную работу. В этой внутренней работе он видел подлинное оправдание жизни человека, независимо от его верований. Чистота побуждений – вот единственное мерило для оценки людей. Остальное не имеет значения. И острое сознание своей цели не оставляло места злобе или ненависти.
Но Гарри Огль чувствовал иначе. Гарри пылал негодованием, его простая душа требовала честности в борьбе или по крайней мере простой справедливости – меры за меру. И в этот же вечер, в восемь часов, на «Снуке», когда он один проводил под открытым небом собрание сторонников Дэвида, Гарри, не выдержав, стал критиковать тактику Джо. Дэвид в это время был в конце Хедли-роуд, в новом квартале шахтеров, и домой приехал поздно.
Ночь была темная и ветреная. Несколько раз какой-нибудь звук снаружи заставлял Дэвида поднимать голову и настораживаться, так как он ожидал, что Гарри забежит, чтобы рассказать, как прошел митинг на «Снуке». В десять часов он встал и пошел запирать входную дверь. И тогда только в переднюю ввалился Гарри с бледным, окровавленным лицом, в полуобморочном состоянии. Из глубокой раны над глазом обильно лилась кровь.
Лежа навзничь на кушетке с холодным компрессом на зияющей ране, пока посланный Дэвидом Джо Кинч мчался за доктором Скоттом, Гарри рассказывал прерывающимся голосом:
– Когда мы шли обратно через «Снук», они напали на нас, Дэви, – Беннон и его хулиганы. Я обмолвился на митинге словечком насчет того, что Гоулен эксплуатирует своих рабочих и что он занимается изготовлением военных самолетов и снарядов… Я бы сумел им дать отпор, но у одного из них был обломок свинцовой трубы… – Гарри слабо усмехнулся и лишился чувств.