Жорж Гингер – Сергею Карскому
6 ноября 1942
Очень тяжело мне было прочесть ваше письмо. Об облавах на румын я знал, но об участи наших близких узнал только от вас. Шуре боюсь писать и не знаю, что с ним. Не знаю, как поступить, чтобы узнать, ибо писать им, может быть, нехорошо для них. Страшно подумать, что с людьми теперь делают. Немцы меня не удивляют, но остальные противны… Ведь все, что произошло, можно было заранее предвидеть, можно было что-нибудь сделать, – никто пальцем не двинул, всяческие препятствия чинили и чинят несчастным, которые хотели спастись.
Твердо надеюсь, что ваш сухой рассудок жестоко ошибается. Если война затянется еще на 2–3 года, как вы думаете, в Европе ничего и никого не останется. Никто не выдержит. Я думаю, что больше года никоим образом не придется ждать, но, надеясь на всякого рода неожиданности, считаю возможным, что и раньше, может быть, даже и значительно раньше. Надо только дотянуть, а это очень трудно, в особенности в моем положении.
Очень мне теперь тоскливо: безделье, безденежье, а главное, все так затягивается, конца не видно, а петля все сжимается, становится все труднее и труднее жить. Немножко рисую портретики, карандашом, бесплатно. Очень хотел бы вас повидать, но не могу передвигаться.
Что касается Котляра, то мне определенно сказали, что лица, женатые на арийках, никакой опасности не подвергаются. Я это знаю из достоверного источника. Возможно, что он мог бы и не прятаться.
Как вы с картошкой устроились? Очень мне жаль, что кроме сыра ничего посылать не могу, пока, по крайней мере. Месяца через два будут яйца.
Николай Татищев – Иде Карской
21 ноября 1942
На улице Тегеран, где я заходил в магазин, я встретил тетю Шуры, мадам Peisson. Она пыталась разузнать что-нибудь о своей сестре. Залманов уже дома, ему сделали операцию, сейчас он поправляется. Он уверяет, что Бетя находится в Катовице (это недалеко от Кракова)[249]. Это почти точно, сказал он. Питание там неплохое. Уверяют, что Бетя сможет дать знать о себе через шесть месяцев после отъезда.
Борис начал уроки русского языка с мадам Дюрасье (то есть именно он дает уроки, и я слушаю с кухни: труа это три – и она повторяет: cétri). С карточками ее все устроилось. Циля в порядке, так же как ее сестра.
25 ноября 1942 Chers amies
Спасибо за кофе, я вам отправил за это посылочку с сыром. Тут теперь очень холодно, днем 2–3°, а вечером и утром 10°.
Солнце показывается всего на несколько часов. Что вам посоветовать относительно ваших родных, не знаю. Я уже писал, до чего была трудной наша дорога, и если бы не тысяча и один случай, неизвестно, где бы мы были уже. Так и со всяким: один переедет, другого ловят. А канитель с евреями тут тоже. Общих друзей у нас теперь тут довольно много, на днях приехали. От своей судьбы уйти видно трудно, мы ползем, а судьба наша бежит.