Покаяние – ворота, которые выводят человека из области космического в личное.
Второстепенные, никем не читаемые книги открылись мне на пустых базарах 1944 года. Вот итальянец Léo Ferrero, внук Ламброзо, умерший 32 лет от автомобильной катастрофы в Америке, – эмигрант, с трудом дострадавшийся до того, что мне дано даром. У него была такая легкость к писанию, на него возлагали такие надежды друзья.
И везде на базарах оккультная макулатура, разные подделки, порой добродушные старцы-буддисты или биографы Рембо, Малларме, и еще рано умершие гении. Перечел оба египетские романа, которые читал, мало поняв, в 1926 году, и, как тогда, купил Коран, но тогда не понял огня – жил в болоте вина.
* * *
Степан остро, но не надолго влюбляется: Маня, Маша, учительница. Степан грехом (хитростью) хочет обойти мою волю. Борис – открытой борьбой со мной, честным спором с отцом, молитвой Иакова ночью.
В ту эпоху, когда в усадьбах Варганово и Степановское я принимал на поляне солнечные ванны с книгой "Мир как воля и представление" (а белая стена дома, где повар, стуча ножом, готовил котлеты, рябила за стволами), я тяготел к буддизму. И помещики Фет и Толстой, и помещица Н. Р. В. (Hélène Petrovna Blavatskaia) – каждый нашел свой буддизм, свою секту, от рациональной до магически холодной. Английские богатые поклонники ее, и аскет Гитлер, и многие стопроцентные арийцы – у всех в основе великолепный атеизм, объективная истина, кристальная ясность и безгрешный "бог – это я".
Брезгливый Шопенгауэр: "Я имел терпение прочесть весь Коран и не нашел там ни единой мысли". "Der alte Jude"[266] (это про Бога). Что это значит? Что писал это богатый брамин, который верит в «ум», то есть не дострадался до покаяния. Что он не знает природы: женщин, урожая полей, роста детей, теплого дождя, зимнего отдыха и покоя сельского кладбища. Всего этого и я не знал почти до 40 лет, хоть и рожал детей.
Из воспоминаний Мишеля Карского
Оккупационные власти начинали нервничать, и мои родители больше не чувствовали себя в безопасности – Вилламблар находился не очень далеко от Орадура, они несомненно испытывали нараставшую тревогу. Было решено, что мать одна вернется в Париж и посмотрит, не легче ли спрятаться там (игла в стоге сена), чем в деревне, где к этому времени нас уже все знали.
Если да, мы приедем к ней. Если нет, меня отправят в Дьелефи, где была, кажется, штайнеровская школа, с которой у моих родителей была связь через Жермен, жену двоюродного брата отца, а отец уйдет в маки.
Мать пришла к выводу, что Париж намного более надежен, чем Вилламблар, как с точки зрения безопасности, так и с точки зрения заработка. Ей сразу же предложили вернуться в мастерскую Грабуа. И мы приехали к ней, воспользовавшись одним из последних поездов, идущих в столицу, в начале или в середине июня 1944 года.