– Не больше, чем человеческие поступки, а их я привык терпеть с помощью Господа.
– Вы очень мудры.
– Мудрым бывает только старик, который не помнит того, что сделал в молодости. – Сказав это, Орелья сжал рукой лоб и поморщился, словно подавлял приступ головной боли.
– Могу ли я спросить, по какой причине вы изменили мнение, ваше высокопреосвященство? Я этому рад, но в прошлый раз мне показалось, что вы не были намерены продолжать эти беседы.
Папа отошел от стены. Выходит, декан собирался ослушаться его! А ведь раньше Орелья ему не возражал.
– Дело в вере, доктор Фрейд, только в вере. Раз вы здесь по воле папы, значит, для этого есть причина и его желание не просто каприз. Я подумал об этом в спокойствии и одиночестве и посчитал своим долгом полностью отдать себя на волю Бога.
«Не хватало только, чтобы мои указания зависели от старческих капризов!» – подумал Лев и покачал головой, но сразу снова приставил рожок к решетке.
– Я проявил высокомерие, когда захотел уклониться, – продолжал Орелья. – И вера или, точнее, уверенность в том, что намерения нашего папы, наместника Божьего, правильны и честны, хотя я их и не знаю, окончательно заставила меня передумать. В своем грехе я исповедуюсь без посторонних.
– Могу я спросить, кто ваш исповедник?
– Его святейшество, когда ему позволяют другие обязанности, а в остальных случаях Государственный секретарь, кардинал Рамполла. Звание декана не дает мне никаких привилегий. Но, боюсь, мне непонятна причина вашего вопроса.
Фрейд на самом деле не понимал, почему задал этот вопрос: это был внезапный импульс. Но у импульса должна быть причина. Доктор по собственному опыту знал, что некоторые механизмы мышления в первый момент действуют бессознательно и лишь сразу после этого становятся явными.
Этот сеанс вызвал досаду и скуку, из-за которых время до вечера тянулось дольше обычного. Ни одного интересного ответа, ни одной необычной связи между словами, ни одного неуместного слова, которое выдало бы хотя бы легкое волнение. И ни малейших следов невроза. Или Орелья великолепно контролировал себя, или был чист, как вода в горных ручьях.
Папа тоже зевнул несколько раз и подумал о близком ужине. Мысль о курином бульоне и кусочке мяса с кровью без приправ сделала для него подслушивание еще труднее. Даже вино «Марианн» не смогло избавить его от этого настроения, которое не обещало ничего хорошего.
Теперь его торопило время – вернее, нехватка времени. Насколько он смог понять, профессор Фрейд не продвинулся вперед ни на шаг – правда, у этой новой науки о сознании может быть почти такое же бесчисленное множество путей, как у Господа.