– Вот как? Вероятно, вы правы. Я теперь знаю столько того, что скрыто в человеческом уме, что у меня действительно больше причин смеяться, чем плакать. Значит, вы согласны? Клянусь, – он подмигнул Марии, – я вам хорошо заплачу.
– В таком случае я согласна.
Она протянула Фрейду руку. Ладонь была мягкой, не огрубела от ручного труда. Фрейд понял, что рискует поддаться очарованию чего-то ужасного. Ужасное не значило уродливое: Мария не была безобразной, совсем наоборот. Скорее это была потеря страха, как у человека, который наклоняется над пропастью, смотрит вниз и чувствует непреодолимое желание полететь и упасть одновременно.
По милости Бога, богов, случая или, как сказал бы молодой Юнг, последовательности значимых совпадений Мария сразу же высвободила ладонь из руки Фрейда и, отдав свой обычный поклон, стала приводить в порядок комнату. А ему, наоборот, нестерпимо захотелось свежего воздуха: температура в кабинете поднялась выше допустимого уровня и выше уровня тепла от крепкой и тонкой сигары «Лилипутано», зажженной перед самыми воротами Святой Анны.
– Добрый день, доктор. Желаю вам хорошей прогулки, – раздался чей-то голос.
Услышав его, Фрейд слегка повернулся и увидел говорившего: это был охранник-гвардеец. Ученому показалось, что лицо гвардейца ему знакомо, но он не стал задерживаться на этой мысли и лишь слегка наклонил голову в ответ. В этот момент ничто не смогло бы отвлечь его от мечты о холодном оршаде в тенистой беседке с крышей из свисающих вниз ветвей глицинии и плетеными из виноградных лоз стульями, на которых он мог отдохнуть. Доктор быстро нашел заведение, где имелось все это, занял место на стуле и стал любоваться проезжающими мимо каретами. Раскатистый, иногда прерывавшийся рокот их колес, катившихся по мостовой из порфировых блоков, помог ему отпустить на волю мысли.
В сознании ученого вспыхнула догадка. Де Молина сказал ему, что исповедуется у декана Орельи, а тот сказал, что исповедуется у госсекретаря Рамполлы. Тогда возможно, что Рамполла исповедуется как раз у де Молины. Прелаты как будто стояли в кругу, и каждый защищал спину соседа и обеспечивал ему рай. При этом любой из троих при необходимости мог обратиться к папе: они же его ближайшие сотрудники.
И если кто-то из троих, даже из четверых, узнал по этой цепочке исповедей что-то полезное, то не мог об этом сказать. Возможно, под запретом был даже туманный намек. Нужно попросить разъяснения на этот счет у папы – немедленно или хотя бы как можно скорее, в общем, при первой возможности.
И тут его ум как будто раскололся подобно скорлупе яйца, и оттуда вылупился неопровержимый вывод. «Элементарно, Ватсон!» – сказал бы Шерлок Холмс. О господи! Как же он не додумался до этого раньше? Совершенно ясно, что папе что-то известно и что папа узнал это от одного из троих во время исповеди! Он не может действовать открыто, чтобы не нарушить священную тайну. И тем более не может удалить грешника от Святого престола: это косвенным образом указало бы, что тот виновен. «Продвинуть, чтобы отодвинуть» – повысить в должности, услав подальше; этот способ во времена римских императоров часто применяли, чтобы наказать виновного, если тот был слишком неудобным для наказания или влиятельным. А все три объекта расследования находились на вершине церковной иерархии – каждый в своей области.